ТАМ, ГДЕ ТЕБЯ НЕТ

Он осмотрелся. Город выглядел как-то иначе. Кажется, что-то изменилось. Но что? Может, эти далекие звуки. Нет, что-то еще. Вот… Точно! Похоже, время вильнуло и вернулось туда, откуда все началось. Машины стали другие, повсюду рекламные вывески. Какой теперь год? Послушай, разве это что-то меняет? Нет, ничего. Ты по-прежнему здесь, только новые запахи и звуки. И еще, те, кто лежал в пещерах — стали наконец мертвыми. А почему стали? Разве бывают живые, умершие сто, двести, триста лет назад? Что с того, что их руки еще недавно были теплые. Кстати, а ты уверен, что были теплые? Может, тебе показалось? Наверное, случился какой-то глюк. Так бывает, когда горячее принимаешь за холодное, и наоборот. Психологическое внушение, химическая реакция в мозгу. Мертвый не может стать теплым. Он же труп. Тогда все верно. Все осталось на своих местах. Кстати, надо что-то поесть. После монастырских кусочков засушенной падали он зверски проголодался.

Походив по улицам города, Гаршин выбрал себе новый «Лендровер». Подъехал к заправочной станции — к его удивления, бензин не хлынул, как обычно, из трубки заправочного «пистолета». Такое случилось впервые. И свет куда-то пропал: Гаршин пощелкал клавишей выключателя внутри здания бензоколонки — бесполезно. Хотя вот там еще горят фонари. Точно, на той стороне улицы есть свет, а тут нет. Гаршин пересек дорогу и оказался на участке города с включенными фонарями. И почувствовал, что здесь почти не пахнет мусорной гнилью. Там, на бензоколонке, где свет и бензин исчезли, запах чувствовался намного сильнее. Как только он это подумал, тень нашла на то место, где он стоял. Казалось, облако заслонило солнце. Гаршин огляделся и увидел, что фонари вокруг погасли.

Но там, впереди — они еще горели.

Что-то происходило со снабжением мира горючим и электричеством. И запах, который шел от пещер. Видимо, в районе Лавры, под землей, был эпицентр, откуда расходились волны выключения.

Что? Какое еще — выключение?

Выключение случилось раньше, давно, черт знает когда, когда ты впервые попал из человеческого мира в этот. Разве не так?

На Гаршина нахлынула волна какого-то странного, будто не его, и в то же время его, воспоминания – словно он смотрел сейчас на самого себя из будущего. Перед глазами возникла полупрозрачная пленка, сквозь которую было плохо слышно – и в тоже время видно отлично. Ему показалось, что в том, далеком человеческом мире всегда жил не он, а его двойник, другой Леша Гаршин. А он, настоящий Гаршин, родился и вырос здесь, в мире без людей. И теперь, когда начались перебои со светом и топливом, ты решил что твой привычный мир выключают.

Погоди.  Так значит это…

Включение?

 

Гаршин сел за руль машины и повернул ключ — мотор заурчал. Выжав педаль газа, он тронулся с места.

Хотелось есть. Но было стойкое ощущение, что если он хоть что-то съест, его сразу вырвет. Даже здесь, в салоне автомобиля, стоял слабый запах гниющего мусора. Кажется, он исходил отовсюду, его одежда тоже пропахла.

Остановившись у ресторана, Гаршин зашел внутрь и заставил себя проглотить несколько ложек супа, съел кусочек шницеля. Запил водой, которая оказалась с гниловатым привкусом. Сразу накатила тошнота. Хлебнул сухого вина, полегчало. Отправился дальше. Через десять минут Гаршин со стоном вывалился из машины: началась сильная рвота с желчью. Облегчив желудок, он пришел в себя, отдышался, но слабые запахи разложения наплывали со всех сторон, подпитывая рвотные позывы. Быстрее отсюда! Снова забрался в джип и рванул с места. 

Мысль о том, что еда всегда теперь будет причинять мучения и в конце концов его ждет смерть от голода, накатывала влажными волнами страха. Вот же он, смысл. Простой до озверения. Называется: жрать. Все идет к чертям собачьим, если не можешь просто наесться. Какие еще боги, веры, идеи? Тебя бы сюда, божья коровка, на мое место. Дай еды, слышишь? Пожрать что-нибудь дай, убожище!

Слушай. А может, попробовать консервы? Точно. И сухари, как тогда в пещерах. Печенье, крупы — все, что долго не портится. Гаршин остановился у небольшой продуктовой лавки, заскочил внутрь, начал пробовать. Рвоты не было, организм будто бы затаился, выжидая.

Поехал дальше. Вокруг расстилались поля, потом начались леса. Вонь догонявшая его из городов, почти исчезла. Тошноты не было. Неужели ты выбрался из зоны поражения? Гаршин остановился возле небольшой деревни. Нужно было пополнить запас сухих продуктов. Зашел в первый попавшийся дом. Машинально щелкнул пультом в сторону стоящего на тумбочке телевизора — вспыхнул белый, пустой экран. Значит, электричество еще есть. В доме Гаршин обнаружил несколько банок с макаронами, гречку, сухари. От голода не утерпел и стал на ходу все это жевать. Вскоре почувствовал легкие спазмы в кишечнике. Сел во дворе перед домом, пыхтел, пыжился, но ничего не получалось. Вернулся к машине, глянул на показатель топлива — бензина хватит еще километров на двести. Что если впереди не будет действующих заправок? Волна выключения скоро догонит. Гаршин принюхался: точно, опять этот запах! Идет со стороны города. Нужно набрать еще продуктов. Гаршин вернулся к дому, в котором включал телевизор. Сейчас экран был черным. Схватив пульт, Гаршин принялся жать на кнопку включения. Бесполезно. На всякий случай он пощелкал выключателем на стене. Света не было.

В небе громыхало, скоро пойдет дождь. Ныл переполненный кишечник. Нужно принять какое-то слабительное. Гаршин нашел банку консервированных персиков, вскрыл ее и ножом и начал, заставляя себя, есть. И почти сразу же согнулся от острой рези в кишках. Боль нарастала и стала такой сильной, что Гаршин застонал, а потом закричал. Выбежал наружу. Начался дождь, шум которого заглушал его крик. Поскользнулся и упал на склизкую землю. Все двоилось, троилось. Он видел себя со стороны — сидит на грязной земле под струями ливня, открывает рот в вопле, как голодный птенец разевает клюв, что-то крича птицам-родителям, которые его бросили. Птенец задрожал, закатил глаза — и его вырвало. Потоки рвоты тут же сносились потоком воды.

Дождь прекратился так же резко, как начался. Боль в желудке утихла, но все равно подташнивало. Теперь хотелось пить. Гаршин дополз до стоящего во дворе сельского дома железного бака. Там плескалась пахнущая листьями дождевая вода. На вкус эта вода показалась ему слаще всего, что он пил когда-нибудь. Когда он напился, тошнота прекратилась, но начался сильный понос. Вместе с выходящей из тела жижей Гаршина стало покидать сознание.

Стемнело, небо снова затянуло коричневыми тучами. Сверкнула молния, ударил гром. Из туч хлынул ливень дерьма. Жидкий коричневый кал заливал все вокруг. Поток экскрементов сносил дома, деревья, машины, которые плыли, как подбитые корабли в зловонной хлюпающей реке.

Наконец, из-за туч выглянуло солнце и стало сушить лучами покрытую толстым слоем испражнений землю. Подсыхая, экскременты воняли еще отвратительней. Вдобавок стало трудно дышать. Во рту Гаршина оказалось попавшее туда во время ливня дерьмо, и чтобы свободно вдохнуть воздух, ему нужно было его проглотить. Но сил сделать глотательное движение не было — горло мгновенно сводило судорогами и оно каменело. Гаршин почувствовал, что еще немного, и он задохнется. Каким-то невероятным усилием воли ему удалось сглотнуть, и только после этого открылись глаза.

Увидел себя.

Он полулежал, прислонясь к дереву со спущенными штанами, почти по пупок, в собственном кале. Неужели все это вышло из него, пока он был без сознания?

От вида смердящей каловой кучи желудок Гаршина снова вывернуло и скрутило от рвотных спазм. Но изо рта, обжигая горло, вытекла лишь небольшая ядовито желтая струйка желудочной слизи.

Он заметил что-то необычное на куче своих экскрементов.

Это было… нет, не соринка, и не кусочек рвоты.

Что-то иное. Маленькое, вытянутое, с крыльями. Чем-то напоминает самолет.

Что это?

Оно не шевелилось.

Эй, самолет, ты сюда приземлился? На мое дерьмо…

Откуда-то из глубин памяти, принесенная накатившей волной, возникла обрамленная размытой рамой картинка: ему год или два, он сидит в комнате на ковре, а напротив кто-то большой раскладывает перед ним по полу маленькие квадратные картинки, доставая их из коробки.

 

ТРЕТЬЯ «С»

На коробке написано: «Букварь».

Рука сидящего на ковре мальчика держит один из картонных квадратиков, на котором нарисовано самолетное существо. У существа большие зеленоватые глаза, узкие полупрозрачные крылья, как у военного истребителя, и несколько тонких черных ног по обе стороны тела. Рядом с существом изображен похожий на инопланетного паука черный знак.

«Какая это буква, малыш? Кто это? — спрашивает голос сидящего напротив большого человека.

Мальчик молчит.

 «Хорошо, — ласково соглашается большой человек, — Давай прочитаем по слогам»

Мальчик кивает.

«Му-у…» — начинает человек.

«…ха» — слышит Гаршин свой тонкий детский голос.

Муха.

Точно, она.

Но откуда здесь… муха?

Большая, навозная, с золотисто-зеленоватым отливом.

«Муха Цокотуха, позолоченное брюхо… — всплывали одна за другой читанные когда-то строчки, — Пошла Муха на базар и купила самовар».

Может, ему это мерещится?

Гаршин помотал головой — муха не шевелилась.

Она не живая? Из пластика, поддельная…

Гаршин вытащил из липкой коричневой кучи правую руку и поднес указательный палец к насекомому. Муха подняла две передние лапки и потерла ими друг о друга — совсем как потирающий ладони человек. Живая! Гаршин придвинул свой палец еще ближе и коснулся головы насекомого — муха тут же взлетела, зажужжала и пропала в воздухе.

Гаршин встал и огляделся. Вокруг кружили еще несколько мух. Вот там еще, и еще. Как же их много! Мухи садились на него, ползали по его испачканной в кале одежде. А это что? Кажется, комар? Уже несколько раз его кто-то укусил, и кожа в местах укуса чесалась. И эта грязь, запах… Кал подсыхал на его коже и одежде.

Гаршин посмотрел в сторону деревни.

Неподалеку от домов был лес. Там, среди деревьев, блестела полоска воды. Озеро или река.

Гаршин пошел к деревьям.

Речка оказалась маленькая, неглубокая, с быстрым течением. Мух здесь почти не было. Войдя по пояс в воду, Гаршин стянул с себя пропитанную калом одежду и начал ее полоскать, тереть. Вскоре он понял, что ничего уже не отмыть, скомкал рубашку и брюки в ком и отшвырнул подальше в воду.

Он вспомнил, что еще недавно шел снег. А сейчас почему-то было тепло.

Как, тепло?

А что такое «тепло»…

Гаршин вглядывался в космос внутри себя, словно смотрел в окошко трубки-калейдоскопа, в котором переливались разноцветные узоры жизни. Смотрел, пока не увидел вспыхнувшее продолжение прошлой детской картинки. Полутемная комната, он и отец сидят на ковре, между ними стоит коробка-букварь, лежат разложенные на ковре картинки с буквами. Алеша Гаршин держит в руке картонку с нарисованным желтым шаром, от которого во все стороны расходятся лучи. Радом с шаром написано: «С». А вот еще одна букварная картонка. На синем фоне нарисованы летящие белые пушистые мухи. И рядом опять та же буква — «С».

«Малыш, что это?»

Он молчит.

«Повторяй за мной: «Снег».                                  

«Сне-ег…»

«Видишь, какой он пушистый! Помнишь, как в стихотворении? «На первый снег взглянул щенок… и ничего понять не мог. Откуда столько белых мух… набилось к нам на двор?»

«Снег холодный».

«Зимой холодно, да. Но снег пушистый и добрый».

«Добрый?»

«Конечно. Все в мире доброе, малыш. А вот тут что нарисовано? Какое слово тоже начинается на «С» ?

«Сол…».

«Так…»

«Солнце»

«Правильно. Солнце — большая горячая звезда на небе. Оно освещает и согревает нашу Землю. Благодаря солнцу мы живем».

«А солнце…»

«Что, малыш?»

«…тоже доброе?»

«Конечно, сынок. Всё на свете доброе».

«Всё-всё?»

«Всё-всё»

«Папа».

«Да, сынок?»

«А это… тоже доброе?»

Отец долго смотрит на картинку из букваря, которую показывает ему Алеша.

«Э-э… малыш, где ты это взял?»

«Тут было»

«Здесь, вместе с буквами?» — изумляется отец.

«Да».

«Гм. Ну и буквари стали делать»

«Папа»

«Да?»

«Это — доброе?»

«Это… — папа берет в руки картонку с темной картинкой и нарисованной третьей буквой «С». Смотрит на нее, кривясь и хмурясь, потом говорит:

«Ну и шапокляка…»

«Шапо…кля?»

«Э-э… понимаешь, малыш, в типографии, когда картинки для букваря печатали, случайно ошиблись, и напечатали такую дурацкую Шапокляку» — папа мрачно улыбается.

 «А Шапокляка добрая?»

«Э-э… ну, она никакая»

«Но ты же говорил, что всё доброе».

«А-а, ну да. Конечно всё. И Шапокляка… тоже. Просто она кажется злой. Так бывает. Слушай, малыш, тебе пора обедать. Пойдем что-нибудь перекусим».

«Папа»

«Да?»

«А Шапокляка, она же на Шэ, а тут Сэ написано»

«У-у, ну да. А это потому, что она старуха!»

«Старуха?»

«Конечно. Старуха Шапокляк. Потому и на «Сэ». Мультфильм про Чебурашку помнишь? Была там такая вредная уродина Старуха Шапокляк».

«Не помню»

«Как, ты не смотрел? И книжку не читал?

Алеша отрицательно мотает головой.

«Вот это да, сынок! Так, пойду, гляну, где там у нас старушка Шапокляшка завалялась. Сейчас найдем…».

Алеша смотрит на встающего с ковра папу и внезапно перестает его видеть. Отец исчезает, будто растворяется в воздухе. На ковер падает та самая картинка Старухи Шапокляки с третьей буковой «С», которую папа держал у руке. Словно отец, который был на этом месте секунду назад, превратился в эту «С».

«Папа?».

Тишина.

«Папа, где ты?».

Комната расширяется и становится огромной, темной, бесконечной. Пропадает коробка с надписью «Букварь», исчезают разложенные по полу картонки с буквами. Кроме одной, черной, той самой, где нарисована страшная старуха Шапокляк и третья буква «С».

«Папа… Папочка!» — кричит Алеша.

Никто не отзывается.

У Алеши из глаз текут слезы.

Внезапно он чувствует, что в комнату кто-то вошел. Кто-то огромный, больше их всех.

Рука подбирает с ковра картонку с буквой «С».

«Папа!?»

«Да, сынок» — улыбается кто-то в темноте.

«Ты…. не папа! Где мой папа!?»

«Вот же я, перед тобой»

«Нет… Это не ты, не он! Я не верю тебе, не верю!»

«Ну, не веришь, и ладно…— голос устало хмыкнул, — Это не ты потерял? — рука показывает ему картинку со старухой Шапокляк.

«Нет! А-а-а! Уйди от меня, уйди! Я хочу к папе и маме!»

«У-у, какой хочуха… Знаешь, малыш. Я тоже много чего хотел. Но не все получилось так, как я когда-то мечтал».

«Я хочу домой!»

«Ты дома»

«Нет. Это не мой дом!»

«А где ж твой дом?»

«Не здесь! Там»

«Там? Это где? Вот тут, что ли?» — рука подносит к его лицу картинку с лицом Старухи Шапокляк.

«Что? Нет, нет! Ты врешь, врешь. Ты все время врешь! Убери это!»

«Хочешь узнать, что это?»

«Не хочу! Я хочу домой».

«Это слово на букву «С». Оно называется «Смерть».

«Неправда! Такой картинки в букваре нет».

«Есть, как видишь. Посмотри, какая она».

«Ты все врешь! Нет никакой смерти! Не верю…»

«Да вот же она, перед тобой»

«Где мой папа?! Где мама? Куда ты их дел?»

«Успокойся, малыш. Тебе надо учить букварь. Продолжим. Бери в руки картинку, смотри на нее внимательно. И повторяй за мной: «Эс. Сме-ерть». Ну, смелей, «Сме-е…»

«Уйди! Это ты… ты убил всех. Всех. И папу моего, и брата. Всех людей. Я… я убью тебя. Убью! Ты умрешь, умрешь…»

«О-о-о… Какой воинственный малыш. А говорил — смерти нет. Так значит, есть?»

 

Э-Э-Т-О-О Т-Ы-Ы?

Он стоял на берегу лесной реки и дрожал от вновь нахлынувшего холода. Летали белые и черные мухи. А он был голый — как и тогда, когда впервые пришел в этот мир.

На его правую руку снова села муха, рядом с ней на кожу опустилась снежинка. Она не таяла.

Что-то пошло не так. Тебя окружает дыхание смерти. Кольцо сжимается. Выхода нет.

Снежинка на коже растаяла. Муха не улетала.

Может, ты тоже уже гниешь изнутри?

Как те монахи, которые жили очень-очень долго, но потом все-таки умерли.

Какой к черту выход, если всё умирает?

Может — выхода нет вообще?

А что есть? Смерть? Ну конечно. В отличие от жизни, которая непонятно, настоящая или нет, смерть существует. Я это видел в пещерах. Я выучил слово на букву «С». Сразу стало как-то легче.  А ты… Ты просто навозная муха, сидящая на моей руке. Сейчас я тебя прихлопну, и все. Как говорил Чертков в лесу возле Таманской дивизии, помнишь?

Гаршин размахнулся и со всей силы ударил раскрытой ладонью на сидящей на руке мухе. Но за мгновенье до удара муха — словно ее сдернуло с места невидимой нитью — взлетела и растворилась в воздухе.

— Ах ты ж тварь…

Послышался тонкий звенящий звук. Будто забилось, затрепыхалось запутавшееся в траве или паутине насекомое. Думая, что он все-таки задел муху, Гаршин опустился на четвереньки и пошарил руками в траве и прибрежных кустах. Мухи не было.

Звон продолжался.

Гаршин встал, прислушался.

Нет, это не насекомое. Звук был явно искусственного происхождения и напоминал какие-то прерывистые трели. Причем раздавались они с той стороны, откуда он пришел — из деревни.

Гаршин пошел на звук. Он вышел из леса, прошел мимо своей машины, мимо дома, в котором кончился свет. Трели не утихали — продолжая звучать с одинаковой частотой, они становились все громче и звонче, даже визгливей. Гаршина неудержимо влекло к этому звуку. Будто на него набросили невидимую металлическую цепь и с силой притягивали за нее к себе.

Трели раздавались все ближе. Вот, кажется, из этого дома.

Он подергал дверь. Закрыто.

В это время звук стих.

Гаршин подождал немного, и уже хотел повернуться, чтобы уйти — но в это время его так сильно дернули за цепь, что он влетел в дверь и она распахнулась.

Звон стоял такой, будто резали какое-то огромное насекомое, и оно неистово визжало от страшной боли. Трель пробивала уши, вонзалась в мозг, буравила череп.

Что это?

Закрыв ладонями уши, Гаршин стоял и смотрел на пластмассовый прямоугольный предмет с закругленным верхом, из которого вырывался визжащий надрывный звук. Сверху на предмете лежала загнутая вниз с двух концов трубка, Посередине к предмету был прикреплен железный диск с круглыми дырочками, в которых виднелись нарисованные знаки.

«1, 2, 3, 4, 5…9, 0..»

Что это?

Диск… для чего? Кажется, чтобы крутиться. Вот же он, крутится... Так. Мельтешат цифры. Мелькают картинки калейдоскопа. Вспышка — и вновь распахнулась дверь времени. Гаршин увидел себя сидящим на том же ковре в той же комнате. Картинки из букваря лежат на ковре. Папа тоже здесь, он никуда не пропал. Еще — не пропал. Вот бы всегда так откручивать время назад. Алеша берет в руку плотный квадратик картона, на котором нарисован прямоугольный предмет с диском, цифрами и трубкой. Сбоку картинки написано огромное черное «Т».

«Телефон!» — вспомнил он.

Но… что такое телефон?

Какое-то иностранное слово… не русское.

А русское — что?

Русские — кто это?

Трели умирающего существа не умолкали. Вдруг правая рука Гаршина сама протянулась вперед и сдернула с телефона трубку, к которой был прикреплен закрученный в спираль белый провод.

Прижав трубку к уху, он стоял и слушал шелестящую тишину, которая время от времени прерывалась странными круглыми звуками. Наконец, губы Гаршина разлепились и произнесли:

— Алло…

В ответ раздалось:

— Алло! Простите… это Гаршин?

— А-у-р...

— Алексей Вячеславович?

— Нгмдаяу-ю…

— Что-то плохо слышно… Сейчас перезвоню.

— Неитнадое…все нормаллне…

— Алексей Вячеславович, здравствуйте! Это Марина Евсеева из Новосибирского РНУ. Алексей Вячеславович, скажите, вы еще не исправляли статью о пуске магистрального нефтепровода?

— А-у-о-ч-т-о-в-ы-г-о-в-о-р-ии…

— Вы меня хорошо слышите?

— Даа-а-я..

— Отлично. Дело в том, что цифры о валовой перекачке нефти на принимающем участке изменились. Поступило новое указание руководства. Алло. Вы меня слышите, Гаршин?

— Конеечн…. — нащупывая буквы, его голос дрожал: — но я бы ххо-о-т-е-л-л…

— Что?

— Не могли бы вы-ы-ы-ы…

— Разумеется, могу. Новые данные я уже выслала на вашу почту. Так что жду текст завтра.

— Что-т-т-а-ко-е-е за-а-автр-а-а……

— Что-то со связью.

— Св-я-зь-ю?….

— Ладно, до свидания, Алексей Вячеславович.

— К-т-о та-а-а-к-о…

— Что? О чем вы? Плохо слышно…

— Кто та-а-кой Але-е-к-с-ей Вячесла-во-вич?

— Разумеется, Алексей Вячеславович. Будем на связи. Жду от вас текст. Да, и приезжайте в следующие выходные в командировку. У нас начинается прокладка тридцатого километра.

— К-т-о я-я-я-я?

— Я говорю, тридцатого километра.

— К-т-о-о м-ы-ы?

— Трид-ца-то-го.

— К-т-о т-ы-ы?

— Ладно. Связь ужасная. Я продублирую по почте

— Б-о-о-о-г Э-э-т-о-о т-ы-ы?

— Да свидания.

— Б-о-о-ж-е п-о-о-м-о-г-и-и…

— Жду текст…

— П-о-м-о-г-и-и-и!

— Пи-пи-пи-пи-пи-пи-пи…

 

Некоторое время Гаршин стоял и слушал длинные гудки. Потом опустил трубку на пластмассовые рычажки, повернулся и вышел из дома.

 

СОБАКИ

Вернувшись к джипу, Гаршин плохо понимал, что ему нужно делать дальше. Но что-то внутри его, без всякой логики и эмоций, руководило его рефлексами. Будто его мозг наполовину отключился, или из него вырезали какую-то часть важных функций, оставив только четкие, простые команды, которые получали нервные окончания его мышц.

Он сел в машину — тело само приняло нужное положение: правая нога на педаль газа, рука на рукоятку коробки передач.

В салон джипа стали вползать запахи разложения. Гаршин поморщился и начал обрывками вспоминать, что его догоняет какая-то опасность. Нужно уходить от нее. Его руки и ноги пришли в движение: пальцы повернули ключ зажигания, нога надавила на педаль — машина поехала.

Понемногу в нем восстанавливалась связь между действиями, которые он совершал, и мозговыми командами, побуждающими действовать. Причины своих действий он не всегда понимал — но и не думал об этом. Главное, он четко осознавал: его преследует что-то враждебное, то, от чего нужно как можно дальше уйти.

Но куда — Гаршин не знал.

Он просто ехал вперед. Когда в машине закончился бензин, он пересел в другую. На одной из бензоколонок Гаршин заправился — руки сами вставили «пистолет» в отверстие бензобака. Свет и бензин здесь еще существовали, и он залил полный бак. Как только он его заполнил, свет погас — волна выключения снова нагнала. Погода все время менялась: прохладно, жарко, дождь, снег, буря, тишина. Гаршин остановился у магазина одежды, что-то надел на себя, остальное бросил в багажник,

Ел он мало, в основном сухие продукты, которые находил в придорожных лавках. Многое приходилось выбрасывать, или же, после съедания, начиналось расстройство желудка. Вскоре он обнаружил, что еду можно добыть не только в местах обитания людей. Как-то, остановив машину, он сошел с дороги в поле и попал в заросли каких-то высоких растений, между стеблями которых он увидел желтые зерна. Гаршин стал срывать и жевать их. Несмотря на то, что зерна были пресные, он почувствовал какой-то новый, бодрящий прилив сил. В садах возле деревенских домов он находил в земле съедобные клубни, срывал с деревьев маленькие терпко-кислые плоды. Водой запасался в реке и в колодцах.

Больших городов Гаршин избегал, поэтому запах тления уже не так досаждал. Когда темнело, он останавливался на дороге, откидывал сиденье и ложился спать

Однажды, уже готовясь ко сну, Алексей почувствовал, что снова что-то  изменилось. В воздухе разлилась угроза. Гаршин принюхался и понял, что на этот раз тлетворная волна не догоняет его сзади, как раньше — а движется ему навстречу. Сначала он решил, что это из-за порывов ветра. Но вскоре Гаршин заметил, что стоящие впереди вдоль шоссе фонари гаснут. Обернулся — позади тоже выключался свет. Похоже, его окружают.

Нужно прорываться. Но в какую сторону?

Сначала он хотел направить машину прямиком через поле — но побоялся, что может застрять, ведь сейчас ночь. Тогда он просто помчался вперед по шоссе. Участки гниения то накрывали его смрадным покрывалом, то он вырывался из них. Вместе с запахом исчезал и появлялся свет. Начало светать. Хаотичные участки выключенного мира все не заканчивались, и Гаршин на скорости проезжал сквозь них, как сквозь тоннели. Впереди показались многоэтажные дома — вероятно, какой-то большой город. Смрад усилился. Свет исчез совсем.

Гаршин понимал, что ему необходимо как можно быстрее проехать этот город. Но это оказалось непросто. Он попал в какой-то старый квартал с узкими улицами, по которым было трудно проехать из-за загромождавших их автомобилей.

Тлетворный запах все густел, въедался в одежду, в волосы. Смрадная гарь оседала на его лице и руках темными масляными пятнами — казалось, зараза проникает сквозь кожу в кровь и заражает ее. Гаршин обмотал лицо хлопковым шарфом и старался дышать через него.

Он медленно ехал по улицам. Повсюду летали мухи. Неужели никто не вернулся, кроме этих маленьких тварей? Птиц не было. Рыб в реке тоже. Или ты просто их не видел?

Город выглядел так, будто пережил катастрофу. В некоторых местах к небу поднимался черный дым. Вероятно, когда прекратилась подача электричества, начались аварии. Запах гари смешивался с запахом разложения.

Гаршину казалось, что если сейчас на этих улицах города появятся люди, они будут не такими, какими он их помнил. В этом зловонном царстве могут существовать только шатающиеся зомби, полулюди-полутрупы с обезображенными ранами лицами. Заживо гниющие, но живые.

Живые?

«Жизнь…».

 А что такое «жизнь»? Есть ли в букваре картинка на эту тему вместе со «смертью»?

Машина остановилась у открытых ворот какого-то большого здания. Над воротами висела вывеска, на которой было написано, что это продовольственный рынок. Гаршин заглушил двигатель, вышел. На рынке могут быть крупы. В последние дни он питался только с полей и садов, и очень хотел достать гречку, рис, пшено, которые можно варить.

Зловоние становилось удушающим. Гаршин плотнее замотал рот и нос шарфом и вошел на территорию крытого рынка. Вспышка памяти вернула его в детство, когда мать забыла поставить в холодильник кастрюлю с куском говядины, и они уехали на дачу. Когда вернулись, отец поднял крышку кастрюли — и оттуда пахнуло таким же смрадом.

Ему повезло, он сразу наткнулся на прилавки с непортящимися товарами. Шел вдоль полок, набирая в рюкзак все, что можно есть сухим — крупы, баранки, орехи, сухари, сушеные фрукты. Вышел к мясным рядам. Перед ним оказался прилавок, на котором когда-то рубили мясо. Топор был воткнут в кусок разлагающейся свинины. Видны были ноги животного, часть головы. Ужасающая вонь шла от этого места. Гаршин зачем-то подошел совсем близко — рой мух взлетел с гниющей свинины. В красно-коричневом куске разлагающегося мяса он увидел шевелящихся белых червей.

Вот, значит, еще кто явился. 

Гаршин развернулся и быстро пошел к выходу. Пропустил нужный поворот, вернулся, но не туда, куда нужно, и оказался в кондитерском отделе, заполненном оплывшими и растекающимися в витринах тортами и пирожными. Гаршин снова повернул, и наконец, понял, что заблудился на огромной территории рынка. Вокруг были прилавки с продуктами, все они источали зловоние. Гнили мясо, масло, рыба, овощи, фрукты, соки, плесневел сыр, хлеб. Гаршину стало казаться, что он тоже заживо разлагается, просто не чувствует ничего, а на самом деле давно гниет. Повторялось то же, что в подземелье с монахами: он шел и никак не мог найти выход. Будто кто-то вновь заманил его в ловушку, но на этот раз решил не отпускать.

И еще. У него появилось тяжелое, неприятное чувство, что какая-то опасность находится совсем рядом. Вот за теми прилавками. Похоже, там кто-то или что-то следит за ним.

Кто?

Чело…век…

Что?

Да. Начинается на букву «Ч»… Странное вытянутое изображение с пятью отростками, четыре из которых длинные, а пятый толстый и короткий и на него насажен кривой шар с выпуклостями и отверстиями.

Слышны утробные, чавкающие звуки.

Уходя от этих звуков, Гаршин вошел в просторный торговый зал. Здесь все разгромлено. Прилавки опрокинуты, гниющие овощи разбросаны на кафельном полу вперемежку с рыбой и мясом. Летают рои мух, в продуктах шевелятся черви.

Дыша через шарф, Гаршин быстро шел по залу, направляясь к большой двустворчатой двери. Кажется, это выход наружу. Подойдя к двери, он подергал ее — заперто. Повернулся, чтобы поискать другой выход, и замер, потому что услышал совсем рядом тот самый чавкающий звук. Словно кто-то месил ногами мокрую глинистую грязь.

Гаршин огляделся и понял, что звук идет из-за лежащей на боку огромной холодильной установки.

Медленно он обошел холодильник и заглянул за него.

Там, на кафельном полу, лежала разрубленная в нескольких местах, не до конца разделанная, туша коровы. В развороченную грудную клетку туши, прямо под окровавленные ребра, засунула голову лохматая грязная собака. Она ела мясо и чавкала. И хрипло при этом урчала.

Гаршин начал медленно отходить назад. Краем глаза он видел, что на дальнем столе с гниющими кусками мяса торчат из деревянного круга большие сверкающие ножи. Нужно добраться до них. Гаршин сделал еще один шаг — в этот момент его правая нога наступил на громко хрустнувший осколок разбитой бутылки. Собака выдернула из коровьей туши голову и увидела Гаршина. Медленно оскаливая клыки, она глухо зарычала.

Голова собаки казалась огромной по сравнению с ее телом, шерсть у нее была как грива у льва — торчала клочьями во все стороны, грязно рыжая от крови, капающей на кафельный пол.

Не спуская с Гаршина глаз, собака с глухим рычанием медленно двинулась к нему.

Гаршин попятился к столу с ножами. Сейчас он схватит вон тот, самый длинный, похожий на мачете. В этот момент слева, из-за ящиков, вышла еще одна собака, увидела его, и остановилась, преградив путь к ножам. Новый пес был крупнее первого, он тоже пригнул голову и глухо зарычал. Морда собаки была не только в крови, но еще в чем-то черно-сером, словно она рылась в золе.

Сейчас обе твари бросятся на него. К ножам не успеть.

-А-а-а! — что есть мочи заорал Гаршин и с силой опрокинул металлический стол, который стоял возле него. Собаки вздрогнули и отскочили. Гаршин побежал к выходу из зала. И не увидел — кожей почувствовал — как звери бросились за ним.

 Перепрыгивая через лоток с рыбой, Гаршин поскользнулся в черной слизи и упал бы, если бы не успел ухватиться рукой за прилавок. Он оглянулся: оба пса с налитыми кровью глазами и раскрытыми пастями, с которых капала пена, неслись на него. Каким-то чудом, будто сам став собакой, Гаршин взлетел на железный стол, промчался по нему и спрыгнул на пол. Собаки с глухим рычаньем прыгнули следом. Гаршин увидел впереди окно: одна створа его была приоткрыта. Он запрыгнул на подоконник, пролез в окно и уже снаружи захлопнул его. Тут же с другой стороны в стекло ударились две лохматые окровавленные морды: псы заливались лаем, с клыков летели клочья пены. Собаки подпрыгивали, колотили лапами по окну, скрежетали по стеклу зубами и когтями. Гаршин изо всех сил упирался руками в окно и держал его. Но понимал, что долго удерживать не сможет.

Оглянулся. Где машина?

Нет, своей не найти. Вон какая-то стоит. Хоть бы в ней был ключ.

Собаки за стеклом вдруг исчезли. Ушли?

Бросив окно, Гаршин побежал к стоящему неподалеку маленькому «Фиату», распахнул переднюю дверь и прыгнул на сиденье. Ключ был на месте. Гаршин включил зажигание. Двигатель зачихал, затарахтел, но не завелся. Гаршин дернул на себя рукоятку подсоса, снова стал заводить. Давай, давай! Заглохло. В этот момент он увидел, что к машине подошла еще одна, третья собака — в ее пасти трепыхалась большая окровавленная крыса. Умирающая крыса открыла глаза и посмотрела на Гаршина. Глядя ей и собаке в глаза, Гаршин отчаянно выжимал сцепление и поворачивал ключ — двигатель визгливо стучал, дергался, но все равно, проработав вхолостую несколько секунд, выключался. К собаке с подрагивающей крысой в зубах подошел еще один пес. Потом еще. И еще. Животные собирались в стаю, пригибали головы и смотрели на него.

«Фиат» по-прежнему не заводился. Собак становилось все больше. Большие, маленькие, грязные, лохматые, толстые, тощие, с кровавыми ранами и с вырванными клоками шерсти, тихо и грозно рыча, они постепенно сужали кольцо вокруг машины, в которой сидел Гаршин..

Наконец, двигатель зарычал. Гаршин тут же начал выжимать и отпускать педаль газа, не давая стартеру заглохнуть.

Только бы хватило бензина!

Позади, на улице, зазвенело разбитое стекло. Гаршин обернулся: две первые собаки с окровавленными мордами вылетели из разбитого окна рынка. Постояли, отряхиваясь и осматриваясь, затем повернули головы и увидели сидящего в машине Гаршина. Пригнув головы, псы зарычали и, сначала медленно, но постепенно ускоряясь, побежали к машине. Остальные собаки мгновенно, словно только и ждали этого момента, бросились следом за ними.

Гаршин выжал педаль газа — «Фиат» рванул вперед.

Оскаленные морды неслись ему навстречу. Некоторые успевали отскочить, других он давил, маленькая малолитражка подскакивала на собачьих телах, как на рытвинах.

Только бы не перевернуться, не заглохнуть!

Гаршин вырулил на широкую улицу и стал набирать скорость. В зеркала заднего вида он видел, что вся рыночная площадь заполнена собаками. Сколько же их! Десятки, нет, сотни темных мохнатых тел. Какое-то время псы не отставали от машины — их оскаленные пасти с летящими клочьями пены казалось, были уже совсем рядом. Но вскоре собаки стали уменьшаться в размерах, и пропали.

 

ТОТ, КТО СНАРУЖИ

Гаршин остановил машину далеко за городом. Нужно было прийти в себя, пересчитать запасы еды и подумать о ночлеге. Хорошо, что он не потерял рюкзак c крупами, когда убегал от собак.

Ночевать у дороги или в любом открытом месте было опасно. Эти твари могут сюда добраться. Даже если развести костер — все равно придется заснуть. Огонь погаснет и псы незаметно подкрадутся. Костер в ночи только привлечет их внимание. Что с того, что они животные и должны бояться пламени? Они же наверняка понимают, что если возле костра находится человек,  значит, он что-то ест, жарит, они почуют запах еды и придут, чтобы добыть себе пищу.

 Ты, единственный на Земле человек, для них —  добыча.

Хотя, может, где-то там, в другом полушарии бродит по земле еще один гомо сапиенс? Например, в Америке, Мексике, Бразилии, Чили. Или в Австралии. Но Гаршин почему-то был совершенно уверен, что сейчас на этой планете, кроме него, людей нет. У каждого своя Земля, вот в чем дело. Одна единственная. И ты на ней — в одиночестве. Тот воображаемый житель Америки или Чили — он тоже где-то бродит, но по своей собственной планете. А Христо… Может, у них он тоже есть? У каждого свой.  Их Христо тоже простукивается, пробивается к отключенным людям из-под земли.  Чтобы попытаться вместе спастись. Но потом, когда они встречаются, как ты с Христо — что у них дальше? Смогли ли выбраться?  И кто они, эти двое на других Землях? Мужчина и женщина? Две женщины? Ребенок и взрослый? Дети? Старики? Больной и здоровый? Черный и белый?  Глухой и немой? Палач и жертва?  Они люди, люди… Что-то должно их объединять, чтобы они не уничтожили, не разорвали  друг друга, не задушили, не съели… Включение. Исключение. У каждого личное.  Как и все в этом мире.  «Все исключено», «Все включено» — какая разница? Если и там и там ты остаешься один на один с собой. Пока не умрешь. Или…

Ну, договаривай.

Что…

Чего «или»?

Я подумал, что…

Ну?

Что там, на ковре, не все буквы были.

Конечно, не все. Третьей «С» не хватало.

Нет, не то. Там не хватало еще одной буквы.

Какой?

О которой тебе говорил брат.

Мне, брат?

Да.

Подожди… я сейчас сам с собой, или кто-то со мной?

Какая разница. Буква от этого не отменяется.

Буква?

Да.

Буква на «….»?

Да, она.

Что значит — «она»? Я же еще не вспомнил!

Вспомнишь, брат.

Погоди, погоди… кто ты?

Какая разница.

Ты — Елисей?

Неважно, сын, кто я.

Как, ты — мой отец?

Ну что ты заладил! Не имеет значения, кто я, твоя мать или отец, брат,  жена, или вообще не с этой земли. Важна только буква. Которой не было в букваре. Но она есть. Как есть смерть. Как есть человек. Как есть снег. Как есть солнце.

А я… ее точно знаю?

Конечно.

 

Все-таки задремал, прямо в машине.

Пробудился от того, что ткнулся головой в середину руля — и подскочил от истошного вопля клаксона. Будто затрубили исполинские трубы невидимых великанов.

Собак вокруг не было. Что-то ему привиделось или приснилось. Он не помнил, что. Нужно ехать дальше, твари не дремлют и наверняка идут по следу. Гаршин завел двигатель и продолжил свой путь в сгущающейся темноте. Увидев мотель у дороги, он остановился. Уже наступила ночь, ехать дальше было опасно. Если закрыться и забаррикадировать окна, получится маленькая крепость. Так он и сделал. Свет в мотеле еще был, но когда Гаршин доварил рис на плите, погас. Поев риса и запив его водой, он лег спать. К одному из окон Гаршин придвинул тяжелый шкаф, второй забаррикадировал стульями: если твари начнут вламываться, он услышит и проснется. Хотя, конечно, это вряд ли спасет. Вид окровавленных собачьих морд с обезумившими глазами убийц все еще стоял у него перед глазами. Они рыщут повсюду в поисках еды, пожирают тухлятину, а тут он — живой, большой кусок свежего мяса с горячей кровью. Да он бы сам себя съел, окажись на их месте. Хорошо бы раздобыть огнестрельное оружие. Но его не было, и Гаршин заснул на постели одетым, с топором для рубки мяса в руке; под подушку он положил нож.

Спал он беспокойно, просыпаясь от каждого кажущегося звука за окном или в комнате. В тех обрывках сновидений, в которые Гаршин проваливался, он видел рваные кадры фильма о себе и досматривал их после каждого нового засыпания. Последний кадр затянулся — в нем появился приземлившийся самолет. Гаршин снова был в этом самолете. И вновь один, потому что монахи вышли из самолета, зачем-то разрезав перед уходом свои ремни безопасности, которые висели теперь обрывками на каждом кресле.

Леха, пора и тебе покидать самолет.

Конечно.

В чем дело? Ты не можешь встать? Ремень стянул живот и никак не отстегивается, а перерезать его нечем. Похоже, заело замок. Надо выбираться, в самолете ужасно душно. Отчаявшись расстегнуть замок, Гаршин наклонился и принялся грызть ремень зубами. Быстрее, еще быстрее. Из самолета уходит воздух, совсем скоро станет нечем дышать. Надо успеть! Но ремень не поддается, хотя зубы Гаршина большие, острые, как у собаки.

Внезапно он услышал снаружи хриплый, похожий на свиное хрюканье, звук. Там что, есть что-то живое? Гаршин посмотрел в иллюминатор – и его затрясло от увиденного. На земле, вокруг шасси, лежали истерзанные тела монахов. У одного монаха была оторвана голова, тело другого с проломленной грудью, третий сложен пополам в обратную сторону, будто сломанная фигурка из папье-маше. На земле валялись куски человеческих рук, ног, виднелись раздавленные в кровавое месиво головы.

Кто это сделал?

Краем глаза Гаршин заметил, что с левой стороны к иллюминатору приближается темная туша какого-то громадного зверя.

Гаршин дернулся в кресле — но ремень безопасности по-прежнему не отпускал. Между тем, неизвестное существо, фыркая и стуча ногами, подошло совсем близко. Вот уже хорошо слышно его тяжелое хрюкающее дыхание. Гаршин опустил на иллюминаторе пластиковую штору, которая оказалась неисправной: не закрыла окно до конца, оставив снизу щель. Как же он жалел, что не может сдвинуться с места из-за этого проклятого ремня!

Неведомый зверь подошел совсем близко к иллюминатору и заслонил его — щель под шторкой закрыла темнота. Неужели он такого громадного роста, что достает до окна пассажирского самолета? Чудовище стояло, упираясь боком в самолет, и хрипло, утробно дышало. Внезапно его массивная голова стукнулась в иллюминатор — самолет качнуло. Похоже, зверь пытается заглянуть в салон. Наверняка чтобы увидеть и убить его, последнего выжившего.

Гаршин сидел, затаив дыхание, стараясь не шевелиться.

Ему казалось, что он под водой — и если раскроет рот, немедленно заглотнет воду и задохнется.

Когда же ты, за окном, уйдешь, пропадешь, исчезнешь?

Но оно не уходило.

Нет, долго он не выдержит. Еще немного, и придется вдохнуть воздуха — а значит, умереть.

Зверь не уходил.

Все, больше не могу…

Он не уходит.

 

Гаршин открыл рот, судорожно вздохнул — и начал приходить в себя.

Его мягко, будто течением под водой, пронесло сквозь колышущиеся обрывки водорослей нескольких миров, и вынесло в придорожный мотель, в котором он лежал одетым на диване, сжимая в руке кухонный тесак. По-прежнему он не мог двинуться с места, будто ремень безопасности все еще намертво пристегивал его к самолетному креслу.

Как только Гаршин вспомнил, где он находится, тяжелая тоска, еще более отвратительная, чем самое смрадное зловоние мира, опустилась на него, сжала, окутала и впилась в каждую клеточку тела.

А как ты хотел?

Пробудиться в бывшей реальности? Наполненной людьми и праздником, который всегда будет с тобой? Проскочить дорогу, выход — и сразу перепрыгнуть к людям?

Жалкая ты Лешка, душа. Так не бывает. Не перескочишь. Даже в фильмах ужасов и в закрученных триллерах так не случается. Чудес не бывает, они в детстве остались. Ну, немного еще в юности. Может, после смерти еще. Что, разочарован, испуган, подавлен? Давай, парень, вставай, возвращайся в себя — настоящего, безжалостного, сильного как те псы, что идут за тобой по пятам. Как зверь, что поджидает тебя за окном.

Что? За каким окном?

Вот за этим.

Но я же… сейчас не в самолете?

Смотри.

И тут он увидел. Яркая лунная ночь. Сквозь шторы и баррикады, которые он соорудил на подоконнике, пробивается в комнату отраженный от мертвой планеты свет. За окнами появляется силуэт какого-то громадного существа. Слышится его тяжелое, хриплое дыхание — так дышит большой, тяжелый зверь, неспособный к страху, милости и состраданию.

Гаршин попытался вскочить с кровати — но что-то его не пускало.

В чем дело, ремня же нет!

Есть. Бессилие, Леха. И остановка крови в ногах и левой руке, которые ты отлежал и теперь не чувствуешь. Когда, собрав волю в кулак, ты яростно шевельнул изо всей силы ногами, в них вонзилось столько длинных стальных игл, что ты едва не заорал от боли, а потом тихо завыл, заскулил, как щенок, сквозь сжатые зубы.

Но то, что стояло за окном — тебя услышало. У него ведь чуткий слух, Гаршин. Смотри, оно шевельнулось, хрипло фыркнуло и задело головой оконное стекло, которое сразу же предательски задрожало. Всего один легкий толчок — и окно разлетится вдребезги, баррикады из стульев и шкафа тебя не спасут.

Это ты понимаешь?

Нет, ты не в силах сейчас что-либо понимать. Ты медленно сползаешь с кровати на пол, ясно осознавая только одно: ты не сможешь даже убежать, потому что твои ватные ноги горят от беспрерывно вспыхивающих стальных иголок и не подчиняются тебе.

Чудовище за окном затаилось и едва слышно дышало. Похоже, оно сейчас внимательно прислушивается, не шевельнешься ли ты еще раз?

Чтобы войти и убить

Но ты не шевелишься.

Фыркнув и выдохнув еще несколько раз, зверь повернулся и, тяжело ступая, начал отходить от окна. Тень его медленно уменьшалась, пока не исчезла совсем.

Стало тихо.

Гаршин сидел на полу, сжимая и разжимая пальцы руки. Другой, здоровой рукой он массировал, тер свои ватные ноги. Наконец, почувствовав, что в конечности хлынула кровь, он попытался встать. Уже рассвело. Гаршин осторожно приблизился к правому окну, к которому был придвинут шкаф. Просунув руку между краем шкафа и углом окна, он отодвинул штору и посмотрел на улицу.

Прямо на него смотрел круглый, будто рыбий, обрамленный кожаными веками, величиной с человеческий кулак, глаз. Вокруг глаза во все сторону простиралось бугристое тело — похожее на изрезанную трещинами медно-бурую землю с торчащей местами короткой травой-щетиной.

 

ОН И ТЫ

Гаршин несколько секунд смотрел в этот глаз, а глаз, не моргая, смотрел прямо в него. Холодная панцирная пустота была в этом взгляде. Потом хозяин глаза хрипло фыркнул и начал медленно отворачивать голову.

Зверь отошел от окна. Теперь Гаршин мог его хорошо рассмотреть. Толстое бочкообразное тело на коротких ногах-тумбах, массивная квадратная голова, маленькие выпуклые лягушачьи глаза, кошачьи уши и огромная лошадиная челюсть.

За окном стоял бегемот.

Откуда он здесь?

Что, тоже явился? И тебя — включили?

Но разве,… да не все ли равно?

Огромное, весящее не одну тонну животное, похрюкивая как свинья, переваливаясь на ногах всем своим бетонно-мясистым телом, медленно повернулось к Гаршину задом — и вдруг с грохотом выстрелило из своих массивных ягодиц потоком кала. В ту же секунду бегемот стал быстро вращать своим коротким хвостом, как пропеллером, разбрасывая ржаво-серые лепешки испражнений во все стороны. Куски полужидкого кала врезались в окно, в которое смотрел Гаршин, и медленно стекали по стеклу. Облегчившись, бегемот повернул к Гаршину громадную голову, открыл пасть и, показывая длинные желтые клыки, заревел. От этого рева у Гаршина заложило уши, задрожали оконные стекла. Гаршин отпрянул от окна — потому что ему померещилось, что бегемот смотрит ему прямо в глаза и хохочет. Рев животного звучал все громче, возвышался, рос — и вскоре стал таким неистово громким, что Гаршин опустился на пол, стиснул ладонями уши и закрыл глаза. Все стало огненно-багровым, а по краям темным, и эта темень сгущалась, сдвигалась, наступала со всех сторон. Пасть ревущего зверя вытянулась в длинную, расширяющуюся на конце трубу, из которой вырывались языки пламени. Кто-то сказал из самой сердцевины жара, дыша огнем, словно воздухом: «Ладно. Поживи еще. Скоро я вернусь за тобой».

Рев прекратился. Гаршин открыл глаза.

Дрожа, он встал и посмотрел в окно. Снаружи никого не было. Только размазанные по стеклу куски рыжего кала напоминали о том, что все, что тут произошло, ему не померещилось.

Когда через час Гаршин открыл дверь отеля, он увидел, что его припаркованная неподалеку машина смята в лепешку. Будто ее били, молотили сверху огромным железобетонным столбом. Гаршин вышел на шоссе. Все находящиеся на автостраде машины — насколько хватало в обе стороны взгляда — были исковерканы, смяты, раздавлены, разбиты, опрокинуты, перевернуты. Он долго стоял, не понимая, в какую сторону идти. Бегемот мог находиться где угодно, мог прятаться в засаде. Но, если зверь хотел тебя убить, то ждал бы на пороге, разве не так? Или ворвался бы в хлипкий мотель, снес бы его к чертям. Что за игра убийцы с жертвой? Или у тебя, зверь есть какой-то план на меня? Вернешься за мной? Что ж. У меня тоже есть свой план.

Гаршин пошел в одну из сторон по обочине шоссе. В руке он держал топор для рубки мяса, который взял из мотеля.

Через какое-то время  Гаршин вышел на участок дороги, где бегемот еще не побывал. Кажется, время снова сдвинулось, потому что машин на дороге оказалось мало и все они были каких-то древних моделей.

Пройдя еще немного вперед, Гаршин увидел стоящий на шоссе военный гусеничный бронетранспортер с нарисованной на борту свастикой. В открытом, похожем на гроб кузове, лежало несколько автоматов с прямыми рожками, гранаты с длинными деревянными ручками. Гаршин взял два автомата, несколько гранат и положил в карман пистолет, похожий на тот, что он видел когда-то у Роммеля. Оружие работало отлично — сняв предохранитель, Гаршин дал очередь из автомата по одному из стоящих грузовиков. Пули прошили дверь кабины словно картон.

«Ну что ж, чудовище, возвращайся. — сказал внутри его голос нового Гаршина, — И вы псы. Я жду».

Он выбрал черный «Опель» с откидным верхом. Заправился, слив топливо из других машин, сел за руль и отправился дальше.

Свет в этих краях уже окончательно сгинул, бензин тоже.

 Многие дома были разрушены, по обочинам дороги виднелись воронки от снарядов и бомб. Иногда путь Гаршину преграждали застывшие на шоссе танки — подбитые, сожженные, целые. Он сел в один из них и с лязгом и грохотом проехал по шоссе какое-то время, пока не кончился бензин — это был «Тигр», о котором когда-то ему рассказывал Роммель.

Еда в городах оказалась почти вся порченная, даже крупы встречались практически все гнилые. Но Гаршин все равно пытался все, что можно, разгрызть, разжевать, проглотить. Желудок адаптировался: даже если он находил в земле клубни и поедал их, не очистив от грязи, болей и расстройства кишечника не было.

Собаки и бегемот не появлялись.

Может, из заново отключили?

Или пришедшее новое время их исключило?

Жаль, если так. Собаки бы сейчас не помешали. Это ведь дичь, свежее мясо,  которого так не хватает — а у него есть оружие, чтобы его добыть.

Но дичи не было. Как птиц и рыб.

Остальная ранее явившаяся живность не исчезла, но с ней происходило что-то странное.

Однажды Гаршин накопал и наловил червей, мух, еще каких-то насекомых, все это обжарил на костре. Получилось довольно вкусно. Но через несколько дней пути он обнаружил, что черви, мухи, как и остальные насекомые — пропали. Видимо, им просто нечем было поживиться, ведь в городах и поселках, через которые он проезжал, исчезли даже гниющие продукты — все они либо разложились и превратились в труху, либо высохли и мумифицировались. Наверное, мухи с червями погибли из-за голода, сгнили и исчезли. Полуразрушенные города, через которые он проезжал, не воняли как прошлые, они были покрыты пылью и серой трухой. В квартирах и в магазинах невозможно было найти ничего съестного.

Дальше всего держалась вода. Но потом и она стала портиться. Всю воду, которую Гаршин находил в местах обитания людей, пить стало невозможно — она отдавала  тошнотворной гнилью. То же самое происходило в церквях, в которые он иногда заходил — вода в баках и бутылках на территории храмов источала такой же смрад, как и в других местах. Вскоре и запахи пропали, потому что вода испарилась. Повсюду встречались батареи стеклянной посуды, в которой не было ни капли влаги.

Выручали ручьи, реки, озера, из которых, несмотря на то, что они не всегда были чистые, можно было пить. Там-то Гаршин и набирал воду и ехал дальше. Он находился в состоянии постоянного недоедания. Иногда кружилась голова, и тогда он останавливался, отдыхал, грыз какие-то корнеплоды, стебли, сорванные с веток ягоды или дикие фрукты. На кочках в траве или под деревьями он иногда находил мелкие грибы и тут же съедал их сырыми. Это мало насыщало.

Что ему больше всего сейчас хотелось — так это настоящего мяса: упругих, пропитанных кровью волокон животной плоти.

 

ОХОТНИК И ДИЧЬ

Иногда Гаршин забирался на какую-нибудь возвышенность или высокое здание и осматривал окрестности. Однажды он поднялся на башню ратуши небольшого, почти не разрушенного европейского города и увидел вдали, ближе к горизонту, еще один маленький городок, а сразу за ним — большое пространство сливающейся с небом воды. Видимо, это было море или океан.

Ну что, идти к океану?

Зачем?

Пресной воды там не будет, и он погибнет от жажды. Последняя река, которую Гаршин день назад пересек, находилась совсем в другой стороне, километрах в двухстах к востоку.

Сейчас он хорошо понимал слова: «жизнь», «еда», вода», «огонь». Лучше вернуться к реке. Там хотя бы земля, которую можно полить. Из земли что-то вырастет — то, что можно съесть. Да и собаки — вдруг они не исчезли? — рано или поздно придут к водопою.

А там ты их встретишь.

Гаршин повернул голову в сторону севера, откуда пришел — и замер.

На окраине города происходило какое-то движение. Словно стремительно передвигалась по земле стая крыс или саранчи. Движущийся рой подошел к границе города и влился в него.

На стене башни была установлена туристическая подзорная труба. Гаршин повернул трубу в сторону, где он заметил движение, приник к окуляру и навел резкость.

Это были собаки.

Значит, они не исчезли!

Стая из ста или более псов рыскала по одной из площадей на окраине города в поисках еды. Повизгивая и рыча, собаки переворачивали урны, мусорные баки, забирались в лавки и магазины, разбивали витрины, хватали и грызли любые предметы, напоминающие еду. Но все было тщетно — пищи не было. Не было даже воды. В некоторых выщерблинах и углублениях, видимо, оставалась дождевая вода, и собаки с лаем и рычанием скапливались в этих местах, пытаясь напиться. Некоторые псы глотали камни, выворачивая их лапами и зубами из мостовой. Другие, обессилев, падали на брусчатку, ползали или лежали, подрагивая и скуля, не в силах подняться. Гаршину хорошо были видны в окуляре трубы обезумевшие глаза животных, погибавших от голода и жажды.

А потом случилось то, что и должно было случиться. То, что Гаршин давно ждал. Одна из собак накинулась на другую, более слабую, повалила ее и стала кусать, рвать зубами и когтями. Ее примеру последовал еще один пес, затем еще, и еще. В зубах разъяренных голодных псов погибали их более слабые и больные сородичи. Одно обессилевшее животное разрывали на части и тут же поедали сразу несколько собак. Те, кому не доставались еды, или кого отогнали от места пиршества, скуля и рыча, метались вокруг копошащейся толпы и слизывали с асфальта растекающиеся потоки крови.

А потом, когда убили и съели самых слабых, началась бойня всех против всех. На площади стояли рык, вой, лай, скуление. В воздух взлетали клочья шерсти, куски вырванной плоти. Над шевелящейся серой массой клубился бледно-розовый пар — капли крови и пота животных смешивались с дыханием и с испарением от горячих тел, и поднимались вверх.

Гаршина мутило. Но не от тошноты, которой он давно уже не испытывал, а от созерцания кроваво-мясного месива. Ему хотелось прямо сейчас вонзить зубы в мясо, пусть даже сырое и есть, есть, есть! Сильно колотилось сердце, стало бросать то в жар, то в холод. Он понял, что если сейчас не съест кусок свежего кровавого мяса, то он умрет.

Быстро спустившись с башни, Гаршин нашел свою машину, сел в нее и помчался в тот район города, где происходило побоище. Застрял в узкой улице и долго петлял, пока, наконец, не выехал к месту битвы.

Но он опоздал.

Здесь никого и ничего уже не было. Съедены были не только самые мелкие косточки, но и вылизаны досуха все капли крови на брусчатке. Оставшиеся в живых собаки ушли.

Мясо, где ты?

Я здесь я пришел!

Вы же охотились за мной, да?

Где же вы, тупые звери?

Сколько вас осталось?

Хватит ли вас, чтобы накормить меня, человека?

Идите сюда, пусть победит сильнейший.

Я!

Или вы, твари, боитесь этого? — Гаршин снял с плеча и отбросил в сторону оснащенный заряженным магазином автомат. — Ну? Теперь мы одинаковы, да? Давайте. У вас есть шанс. И у меня. До того, как вы меня сожрете,  я успею нескольким из вас перегрызть горло и наесться, как человек. Я умру человеком. Ясно? Вперед, зверье, сюда, ко мне! Я жду вас, жду!

Гаршин долго кричал в раскаленную пустоту, чувствуя, как от ярости и желания умереть в бою его кровь закипает и выходит наружу сквозь поры на коже, поднимается взвесями вверх, смешиваясь с его потом и дыханием. Он был окутан облаком кровавой битвы. Но битвы — не было.

Где-то там, далеко за домами, раздался громкий рев. От этого звука зазвенели стекла в окнах.

Что? Бегемот?

Ну конечно, он.

Еще невидимый, зверюга уже праздновал победу.

Значит, ты вернулся, за мной, как обещал?

Что ж, давай, возьми меня, бочка мяса и крови!

Эй, свинья с собачьей мордой и лягушачьими глазами, иди сюда, давай, убей меня, дай умереть как человеку

Бегемот проревел еще один раз — длинно, протяжно, зло, высоко задрав к небу свою огромную открытую пасть. Эхо его трубного рева еще долго гремело в воздухе, отражаясь от каменной брусчатки площади и домов. Потом звук снизился, стал тоньше, прозрачней и почти исчез. Но не пропал — превратился в тихое поскуливание.

— Что… — удивился Гаршин.

Он прислушался: точно, кто-то скулил, и звук доносился откуда-то слева и снизу.

Гаршин пошел на звук. Перейдя площадь, он спустился по ступенькам в неглубокий подземный переход, перегороженный решетчатыми, запертыми на висячий замок, воротами. Внизу, в углу этих ворот, между узкими узорчатыми прутьями, застрял маленький пухлый щенок. Ему было, может, месяца два или три. Щенок дрожал и тихо поскуливал, не в силах выбраться из западни, в которую попал, пытаясь проскочить сквозь ворота. Большая пушистая голова пролезла сквозь прутья, а полное пухлое тело застряло.           

— Вот оно что…. — подходя к дрожащей собаке, сказал подрагивающим голосом Гаршин, — вот оно что…

Он не верил своим глазам: мясо, живое, теплое, горячее — на расстоянии вытянутой руки. У Гаршина задрожали руки и ноги, он опустился на колени.

— Боже… — произнес он, — Господи, ты меня услышал.

Протянув руку, он коснулся пушистого тела щенка. Широко раскрыв от ужаса глаза и стараясь не глядеть в глаза человеку, щенок затрясся всем телом и заскулил еще сильнее.

В глаза Гаршина плеснуло красной пеленой. Зарычав, он дернулся вперед и впился отросшими ногтями в тело щенка, дернул его на себя, выдернул из решетки, и, раскрыв пасть, вонзил зубы в собачье бедро.

Зубы пробили лопнувшую пушистую кожу и погрузились в мясо, как в теплую сливу. Пульсирующее плоть вместе с кровью заполнила рот Гаршина.

Щенок дернулся, пытаясь вырваться, забился, задергал лапами словно крыльями, потом обмяк, и задрав голову, закричал тонким протяжным криком.

Гаршин внезапно разобрал какой-то отчаянный смысл в его звенящем вибрирующем вопле — будто животное кого-то о чем-то просило или молилось.

Что-то новое, жаркое, плеснуло Гаршину в лицо и смыло красную пелену с глаз. Он стал лучше видеть. Перед его глазами подрагивала короткие шерстистые волосы на теле ребенка.

Не сжав до конца вонзенные в бедро собаки зубы, Гаршин начал медленно вытаскивать их из трясущегося тела.

Зубы вышли из мяса — с них капала кровь.

Гаршин отполз на шаг назад.

На месте укуса, на бедре щенка выступила густая темная кровь.

Гаршин облизал губы — такая же кровь, как у человека, как и у него.

Щенок уже не кричал и только мелко дрожал, тихо постанывая.

Гаршин поднялся с колен. В каком-то призрачно ясном, до полуобморочности, состоянии, он пошел к выходу из подземного перехода. Когда он поднялся по ступенькам наружу, в глаза ему ударило солнце.

 

ПУСТЫНЯ

Город выглядел как-то иначе. Дома изменились, стали старее и ниже. Гаршин долго искал свою машину, но не нашел. Она исчезла. Только после этого он обратил внимание, что и другой техники, что раньше была на улицах города, теперь нет. Нигде. Рекламные вывески тоже куда-то пропали.

Что ж. В любом случай, нужно двигаться дальше. К реке, как ты хотел.

Только вспомнить бы, в какой стороне течет река.

Жаль, посмотреть с высоты уже невозможно — ратушная башня с подзорной трубой тоже исчезла.

Тогда он пошел в ту сторону, куда подсказывала интуиция: просто вышел из города через ворота и зашагал по выложенной камнями дороге вперед.

Сначала идти было легко. Местность за городом расстилалась ровная: поросшая кустарниками каменистая почва с иногда встречающимися островками травы и деревьев. Гаршин останавливался, рылся в траве и кочках, залезал на деревья, что-то находил, срывал, грыз. Однажды он обнаружил маленькое, все в грязи и тине, пересыхающее озерцо. Напился и набрал во флягу воды.

Через день или два Гаршин вышел на песчано-каменистое плато, на котором, кроме редких чахлых кустарников, ничего не росло. Шел долго, пока не село солнце. Ночью лежал на земле и смотрел в небо, на мириады горящих звезд. Вдруг показалось, что звездный свет пробуждает в нем глубинную память о том, что он знал когда-то очень давно, но забыл. Он чувствовал, что вот-вот вспомнит сейчас что-то очень важное, но не мог до конца осознать — что. И в то же время ему не хотелось ничего вспоминать, потому что звездный свет странным образом успокаивал, казался важнее, светлее, точнее памяти. Зачем-то этот свет существует, хотя и идет от мертвых звезд. Наверное, и у человека — так. А у Бога? Скажи, ты, мертвый, способен светить после смерти? Где-то там, в вышине, живут живые планеты. На одной из них Христо. Брат, ты слышишь меня? Или, может, видишь? Или, хотя бы, помнишь обо мне? Христо, ты есть?

 

Прошел еще один день и еще одна ночь.

Потом еще.

С утра пекло все сильнее, к полудню все вокруг уже выжигало беспощадным солнцем. Земля стала совершенно безжизненной — всюду теперь только песок и камни.

Где река? Неужели ты ошибся и пошел не в ту сторону?

И городов, через которые ты когда-то проезжал, нет.

Все исчезло.

Воды тоже нет. Фляга пуста.

Нет, капелька еще есть.

На следующее утро, когда Гаршин проснулся и встал, он увидел перед глазами вертящийся калейдоскоп желто-белой радуги — у него подкосились ноги, и он упал.

Сил идти не было. Облизывая сухие губы и пытаясь проглотить вязкую, похожую на стеклянный клей, слюну, Гаршин стал ползти по земле. Он полз то на четвереньках, то на животе, цепляясь руками за каменистую землю, помогал себе ногами, подтягивая тело. К полудню, когда огненный солнечный шар опустил лучевой нож гильотины ему на затылок, Гаршин обессилено припал всем телом к земле. В бедро ему давил лежащий в кармане и до сих пор почему-то не выпавший «Парабеллум». Тот самый «Готовься к войне», который он вытащил из кузова похожего на гроб гусеничного немецкого броневика. Тот самый, который не захотел убивать его у Роммеля.

— Что ж, в самый раз, — сказал себе Гаршин. — Время пришло, другого не будет. Лучше сейчас, чем медленно умирать от жажды.

Главное, чтобы наверняка.

Но солнце, проклятое солнце — твой меч гильотинирует меня раньше, чем я смогу поднести «Парабеллум» к виску.

Гаршин видел, что впереди, метрах в двадцати, на небольшом холме, из растрескавшейся от жары земли торчит дерево: высохший ствол метра полтора  с корявыми обрубками-руками. Словно одеревеневший многорукий мертвец. Под этим деревом была тень. Вот там, хоть в какой-то прохладе, пожалуй, будет легче исключить себя навсегда.

Гаршин воткнул ногти в каменистую землю и, что было силы, подтянул тело вперед. Потом снова выбросил вперед руки, уперся. Подтянул. Потом еще. Под грудью шуршали мелкие камешки. Он полз. Обрубок дерева приближался. Гаршин полз. Ближе, еще ближе…

Наконец, он вполз в тень.

Да, так легче.

Напрягшись из последних сил, Гаршин приподнялся и прислонился спиной к коричневому стволу. Посмотрел вперед, в расстилающуюся под холмом низину. Там, до самого горизонта, увитая вдали голубоватой дымкой, простиралась пустыня.

Что ж, это будет отличная смерть. Как, видимо, ты и хотел с самого начала. Идеальная. Вокруг нет ни только никого из людей, но и малейшей песчинки, напоминающей об их существовании.

Это хорошо.

Гаршин вытащил из кармана «Парабеллум», взвел затвор.

Тихое шуршание — будто кто-то раскрыл лист бумаги и написал на нем буквы. Или открыл окно дома и выглянул.

Ну как ты?

Это…

Да, я.

Привет! Ты уже, наверное, стала большая.

Конечно, я выросла, как и ты. Но не так чтобы очень. А ты, я вижу, совсем стал другой.

Какой?

Заматерел. Поджарый стал, сильный. Обветренный ветрами. В глазах появилась спокойная сила. Знаешь, в таких влюбляются.

А ты…

Что я?

Ты… видишь меня?

Ага. В затылок тебе дышу! Шучу, конечно. Но знаешь, иногда, мне кажется, что я действительно тебя вижу, Лешка. Как говорил Ангел, помнишь? Бывает, что наши миры соприкасаются и входят друг в друга. А потом снова расходятся. Так вот, когда они сходятся, я вылезаю из мешка у тебя за спиной и вижу, как ты несешь меня и идешь по своей дороге.

Ха-ха-ха! Почему из мешка?

Потому что как в сказке, помнишь?

Не-а.

Не «Не-а», а Да-а. Все ты помнишь, Леш. Сказка про Машу и медведя. Там где Маша потерялась в лесу, и ее приютил медведь. Мишка очень любил Машу, не хотел ее отпускать, а она очень хотела вернуться в деревню к бабушке и дедушке. Ну и уговорила Маша Мишку, чтобы он отнес бабушке с дедушкой пирожки, которые она испечет. Миша согласился, взял мешок с пирожками и пошел, не зная, что Маша тоже забралась в мешок и сидит у него за спиной. И каждый раз, когда медведь собирался полакомиться пирожком и говорил: «Сяду-ка я на пенек, Съем пирожок! — Маша кричала из мешка: — Вижу, вижу! Не ешь пирожок! Неси бабушке с дедушкой!»

А-а… ну конечно, помню. Потом в той сказке…

Медведь принес Машу домой. И отпустил с миром.

Да, точно. А помнишь еще…

Что?

Как ты мне письмо в армию написала?

Конечно, помню, Алеша.

Извини, что я тебе тогда не ответил.

Ничего. Зато ты теперь отвечаешь.

Я? Ну ты врушка. Сейчас же ты первая мне написала.

Ага. Но ты же ответил.

Конечно. Если честно, я и тогда на Губе, в камере, тоже письмо тебе написал. Только написать его не успел.

Знаю. Я его получила.

Как? А что ж ты…

Я тебе сразу ответила, Лешка. Написала тебе много писем, посылала, но они не доходили. Наши миры все-таки не всегда соприкасаются. Помнишь? Как и люди.

Да, как и люди. Вера.

А?

А ты…

Что я? Говори, не стесняйся.

Ты тогда… действительно умерла?

Я? Что ты! Ну ты и дурачок. Конечно, нет!

Правда?

Конечно, правда. Если бы я умерла, как бы я говорила с тобой сейчас?

Да. Вера. Точно.

Ну вот видишь.

Вер, я тут подумал…

Что?

Что, если бы не ты… Если бы ты не сидела сейчас за моей спиной… Я бы... Я бы умер.

Вот-вот. Я как увидела, что ты лопочешь тут: «Сяду я в тенек. Нажму на курок...» А я такая сразу из мешка: «Вижу, вижу! Не нажимай на курок! Неси меня на бережок!»

Бережок… Где это?

Вон, впереди.

Не вижу ничего.

Слепушка. Посмотри хорошо.

Не вижу.

Тебе солнце глаза слепит.

Да нет же, при чем здесь солнце! Впереди одна пустыня.

Пустыня, но не песка.

Нет, это… так это же!?

 

Это была вода. Только теперь Гаршин понял, что то, что он принимал за продолжение пустыни, было море. Огромное, бесконечное, оно расстилалось до горизонта, но и тогда не заканчивалось, потому что переходило в небо.

Море начиналось сразу, внизу, под холмом, на котором он сидел.

Гаршин легко скатился вниз. До воды осталось проползти совсем немного.

Он вновь стал продвигаться так же, как раньше — руки вытягиваются вперед, пальцы цепляются за каменистую землю, затем подтягивается тело с ногами.

Конечно, он понимал, что все равно умрет. Морем же напиться нельзя.  Наверное, как и всем самым прекрасным на этом свете напиться невозможно. Но надо было, как он обещал, донести до берега Веру, которая сидела у него за спиной. Она была как ребенок, маленький, только недавно рожденный. Крошечная девочка, которую он, большой и великий отец, нес на своих плечах к морю. Это было так странно прекрасно, что даже жажда — великая сухая старуха-смерть — сейчас немного попридержала свои костлявые руки. Жажда решила, что позволит этому странному упертому человеку доползти до кромки прибоя и посадить на прибрежный песок свою Веру — а там уже она сожмет его горло, как следует.

Гаршин почти подполз к полосе прибоя, когда услышал позади глухой топот и хриплое, похрюкивающее дыхание.

Он медленно повернул голову. К берегу, спускаясь с холма с высохшим деревом, глухо топая по песку, шел бегемот.

Гаршин сидел и смотрел на приближающееся животное.

Бегемот же смотрел куда-то вперед, мимо. Похоже, он не обращался на человека никакого внимания и думал о чем-то своем. Бегемот был весь в ядовито красном поту, который пузырящимися потоками стекал с его переваливающегося на ногах-тумбах бочкообразного тела и капал на песок, оставляя ядовито-красные следы — точно кровь с примесью выжигающей кислоты. Бегемот сильно устал: он, как и человек, совершил тяжелый переход через пустыню. И он тоже очень хотел пить.

Хрипло дыша, бегемот прошел мимо сидящего на песке Гаршина, обдав его едким запахом пота и едва не задев своим мокрым громадным телом. Подойдя к кромке прибоя, бегемот вошел в морскую воду, потом опустил в нее голову и стал шумно пить, фыркая и дергая кошачьими ушами.

Еще немного, и животное вошло еще глубже в воду и поплыло, куда-то вперед. Солнце светила Гаршину в лицо. Бегемот растворился во вспыхивающем золотистом мареве. Уплыл ли он в открытое море, или выбрался на берег, Гаршин не видел. Алексей встал на четвереньки и сделал несколько шагов по направлению к прозрачной воде. Пальцы его коснулись поверхности воды, прошли сквозь нее и погрузились в донный песок. Войдя в море, Гаршин опустил голову, открыл рот и стал пить.

Вода оказалась чистой, прохладной и вечной — как если бы безвоздушное пространство Вселенной превратилось в воздух, которым можно дышать.

А может, и можно? Никто ведь не пробовал, сняв скафандр, подышать.

Гаршин пил. Он стоял в морской воде на четырех конечностях, будто зверь на водопое, и глотал, вбирал, впивал, втягивал в себя живительную влагу, и тело его с каждым глотком наполнялось жизнью.

 

ВОДА И ЗЕМЛЯ

Затем человек поплыл. Иногда он полностью погружался в морскую воду и выныривал. Лежал, покачиваясь, на волнах, на спине или на животе. Если он не шевелился, его медленно несло вперед океаническим течением. Он засыпал, пробуждался, смотрел вверх или вниз. Разницы между небом и морем не было. И там и там простиралась пронизанная стрелами света бесконечность. Океан неба и небо моря. Зачем земля, к чему она существует? И есть ли она? Ни дна, ни вершины. Как же ты раньше не знал, что земля не нужна? Но кто это знает… Ты — знаешь?

Я тоже нет. Но я всегда знала, что это так. Просто забыла об этом.

И я забыл, Вера. А скажи…

Что?

Ты не утонула? Ты тоже здесь?

Смешной ты! И глупый. Если бы я утонула, разве я была бы сейчас здесь?

Да, конечно. Прости. Я просто так спросил. Чтобы ты ответила.

Спрашивай, когда хочешь и о чем хочешь, Лешка. Я всегда буду тебе отвечать.

Всегда-всегда?

Всегда. Если, конечно, не умру.

Что?

А-ха-ха! Испугался? Прости. Больше не буду.

Просто я боюсь.

Чего, милый?

Что там, куда мы плывем… все уже закончилось.

Ерунда какая. Запомни: никогда ничего не заканчивается.

А как же люди?

Люди?

Да. Я ведь помню их. Они заканчивались.

Нет.

Они всегда заканчивались.

Не-а.

Не Не-а, а Да-а.

Не Да-а, а Не-а.

Да-а!

Не-а!

Сама ты «Не-а».

Сам ты «Да-а». А знаешь, Да-а, я вспомнила один рассказ.

Какой, Не-а?

Его написал один известный писатель. Рэй Брэдбери или Сент-Экзюпери, не помню точно. А может, Беляев, Александр Грин или Дино Буццати. Но это неважно. Возможно, я его прочитала, еще до того, как он был написан. Кто знает, может этот рассказ блуждает сейчас по Вселенной, как душа человека, который еще не родился. Когда-нибудь рассказ встретит своего писателя и напишется. Называться он «Мальчик на Земле».

Расскажи!

А я что делаю? Ладно, слушай. Жил-был на Земле мальчик, который очень хотел полететь в Космос и найти там обитаемые планеты, на которых есть жизнь. Мальчик вырос, осуществил свою мечту, стал астронавтом и отправился на звездолете искать во Вселенной другую жизнь. Он очень долго ее искал, облетел все ближайшие, соседние и дальние Галактики. Но нигде не было и следа жизни. У мальчика был хорошо оборудованный звездолет, сделанный по последнему слову земной техники, на борту имелся достаточный запас воздуха, горючего и продуктов на долгие годы полета. Но, в конце концов запасы жизнеобеспечения стали подходить к концу, и мальчик был вынужден повернуть назад. И вот, когда он подлетал к Земле, то обнаружил, что его планета исчезла.

Как это?

Так. Просто исчезла. Была — и пропала. На том месте, где раньше была Земля, теперь красовалось пустое черное безвоздушное пространство.

Подожди. Может, он ошибся, и прилетел не туда?

Исключено. Мальчик был асом в управлении звездолетами; кроме того, он многократно проверял свои расчеты. Нет, он вернулся в то самое место, где он родился и вырос, где много лет назад вращалась вокруг Солнца планета Земля. А сейчас ее — не было.

И… что произошло дальше?

Мальчик понял, что жить ему осталось недолго — продукты закончились, запасы воздуха тоже подходили к концу. Тогда он впал в отчаяние, настолько сильное, что решил, не дожидаясь смерти от голода и удушья, покончить с собой. При этом он вспомнил Бога, в которого никогда особо не верил — и теперь со слезами ярости и отчаяния мальчик взывал к Богу, обвиняя его в том, что тот подло поступил с ним и со всеми людьми на Земле. Бог услышал его стенания и вошел в кабину звездолета, на полу которого лежал и рыдал мальчик. Когда астронавт поднял глаза, то не сразу поверил, что перед ним Бог — настолько тот, кого он увидел, напоминал слабого, сломленного жизнью старика, которому недолго осталось до смерти.

«Да. Это я, как видишь, — кивнул с печальной улыбкой Бог.

«Что с тобой, Боже?» — спросил ошеломленный мальчик.

«То же, что и со всеми, кто жил на Земле, — ответил Бог, — то же, что случилось с Землей».

«А что… случилось с Землей?» — замирая, спросил мальчик.

«Она умерла, — сказал Бог. — ее больше нет».

«Но, как такое может быть? — изумился мальчик, — ты же — Бог!»

«Да, Бог, — кивнул Бог, — но как видишь, я ничего не смог поделать. Оказывается, я не всесильный. Прости меня, мальчик. Так получилось. Знаешь, я тоже скоро умру».

«Тогда ты никакой не Бог! — закричал, вскакивая на ноги, мальчик. — Ты самозванец, обманщик, мерзкий плут!»

Бог вздохнул, посмотрел на него и пожал плечами: «Может, и так, — сказал он, — Но уже ничего не изменишь. Человечество исчезло и никогда не появится снова. Во всей бескрайней Вселенной больше нет ни единого живого существа. Кроме нас с тобой. Но и мы скоро….»

«Не-е-е-ет! — закричал мальчик, — я не верю тебе, Бог! Не верю! Не верю! Не верю, не верю, не единому твоему слову!!!»

«Смешно, — печально усмехнулся Бог, — мне и не верят».

«Да, не верю! — продолжал астронавт, — Я полечу дальше, я буду искать. И я найду людей».

Бог долго задумчиво смотрел на человека, потом сказал: «Мне бы твою веру, мальчик. Даже такую бессмысленную. Может, ради этого стоит жить?»

«Пошел вон, трус, ничтожество, рохля, слабак! — в бессильной ярости кричал астронавт. — Не хочу тебя больше видеть. Убирайся! Да, скоро меня не будет, но я хотя бы умру человеком, потому что до последнего пытался, искал…. а ты, ты подохнешь жалким предателем. Как на такого как ты, молились целые поколения? Как мы могли верить в тебя!?»

Глядя на человека, Бог еще раз вздохнул, повернулся и направился к выходу из звездолета. Но вдруг, будто споткнувшись, он остановился, повернулся и сказал:

«Знаешь, после разговора с тобой, я снова почувствовал прилив силы. Но она скоро уйдет. И я хочу…»

«Уйди!».

«Прежде чем я умру — подарить тебе вечность».

«Зачем мне твоя вечность?»

«Чтобы тебе хватило времени найти свою Землю».

«Но ты же не веришь, что Земля есть?»

«Я не не верю, — покачал головой Бог. — Я просто знаю, что ее нет».

«Тогда зачем мне, черт возьми, становиться вечным?!» — воскликнул мальчик.

«Чтобы искать свою Землю» — сказал Бог, глядя ему в глаза.

Мальчик тоже смотрел на него. Бог отвел взгляд и сказал: «Прощай». После чего шагнул из звездолета в бесконечную темноту и пропал.

 

Космический корабль летел дальше. Время не кончалось. Оно плыло вместе с кораблем. Время превратилось в защитный, как у зародыша, кокон, в котором, будто в вечном скафандре, жил и дышал маленький человек. Мальчик плыл по Млечному пути огромного космического океана и смотрел на звезды, напоминающие светящийся планктон ночного моря. А днем он смотрел на солнце, когда оно сквозь облака не сильно слепило ему глаза. Ночи сменяли дни, дни сменяли ночи. Время не старело и не умирало.

Ты живой, из плоти и крови, пловец.

Что? Кто здесь?

Помнишь, у нас с тобой было когда-то одно время на двоих. Может, и кровь у нас была общая, а, человек?

Ничего не слышу. Какие-то шорохи…

Ты и я — когда-то мы были одним существом.

Вера, ты?

Ужасно хочется снова побыть с тобой, человек. Частички твоей души и тела были когда-то во мне, а мои остались в тебе.

Нет, не Вера…

Если бы тогда я поступил как ты, все было бы иначе, человек.

Тихо.

Как мог я отказаться от людей, если остался хотя бы один человек!

Безмолвие.

Если бы я остался… Мы бы жили с тобой вдвоем в океане. Выплывали бы из тумана и плыли рядом. Одни в пустом мире. Но это не страшно. Как и раньше, я бы все равно помогал тебе, а ты мне. Время от времени мы бы исчезали, ненадолго потеряв друг друга. А потом бы снова встречались. Как раньше, на Земле, помнишь? А сейчас…

Никого. Шелест волн…

..все закончилось. Кроме тебя. Ты пережил меня и упрямо плывешь куда-то дальше, один. Хотя, может, все верно — так и должно быть. Родители не должны умирать позже своих детей.

Лунная тишина.

Господи, если б ты существовал на свете, и я мог бы услышать тебя, я бы попросил превратить меня в рыбу. Зачем мне быть человеком в океане без суши?

Забвение времени — вероятно, лучшее состояние твоей вечно плывущей, вечно колеблющейся в волнах души, человек.

Преврати меня в рыбу. Или в воду. Или в песок. Во что угодно. Что толку быть человеком, если нет Земли?

            Послушай. А вдруг… ты отыщешь ее?

Что?

Если получится, и ты найдешь нашу Землю, мальчик? Расскажешь мне, ладно?

Ничего не разобрать… снова какой-то плеск или шелест.

Ты с кем-то говорил?

Я… Вера, ты?

Ага.

Наконец-то! Я думал, ты пропала.

Куда я могла пропасть?

Кто-то говорил со мной. Но я ничего не понял, было плохо слышно. Я думал, это ты.

Нет, не я-а.

Ты-а

Сам ты «ты-а».

Верка!

Да, любимый.

Я хочу… тебя коснуться. Мне очень одиноко в этой толще воды и воздуха.

Лешка. Я бы тоже очень хотела прикоснуться к тебе… Но сейчас это невозможно.

Почему? Разве наши миры не соприкасаются?

Они соприкасаются. И даже иногда входят друг в друга. Только ненадолго. Чтобы мы с тобой коснулись друг друга, нужно, чтобы они слились. 

Что для этого нужно сделать?

Плыть.

Куда? Земли впереди нет. Ничего нет. А если и будет…

Не нужно бояться. Мальчик же не боялся.

Мальчик?

Да. Он не поверил Богу и верил в то, что Земля есть.

Да… помню. Ты про него не дорассказала. Он нашел Землю?

Нет. Все еще ищет.

До сих пор?

Конечно. Он же вечный. У него полно времени.

А если он не найдет?

Какая разница? Даже если и не найдет, у него все равно еще останется куча времени, чтобы найти.

Слушай. А может, враки все это? И мальчика никакого нет.

Нет, конечно. Но он есть. Как и Земля. Нужно просто верить, что она существует.

Верить… в то, чего нет? Это же…

Конечно. Посмотри в небо. Видишь, вон там, среди звезд, одна маленькая звездочка движется?

Где? Нет там ничего. Где же?

Вон там.

А, вижу… Да, какой-то огонек. Точно, движется!

Ну, вот видишь. Это он.

Мальчик?

Да.

Погоди…. может, это спутник? Когда я был маленький, я видел движущиеся звезды в ночном небе. Отец говорил, что это над Землей летят спутники.

Спутников давно уже нет, Алешка. Все несадящиеся самолеты сели. Все живые умерли. Ничего нет. Там может быть только один спутник — твой. Мальчик, который ищет Землю, которой нет.

Послушай, Вера.

Да, мой любимый спутник.

А почему мальчик? Разве взрослые не могут полететь искать жизнь?

Могут. Но они редко летают.

Почему?

Потому что они верят в смерть, а не в жизнь.

Скажи, а я…

Что?

Я найду Землю?

…

Вера! Почему ты молчишь? Куда ты пропала?

Я здесь. Слушаю, что там.…

Что?

Вон там, правее от нас, слышишь, шумит?

Где? Да… точно, шум, словно водопад… или…

Это прибой. Так шумят волны на коралловых рифах.

Рифах? Значит…

Да. Там суша.

Земля?

Остров в океане.

Поплыли туда!

Конечно. Только ты поплывешь один, мой мальчик. Я далеко, но и рядом. Наши миры сейчас очень близки друг к другу, и даже немного входят друг в друга, но все равно пока еще разные.

Да, я плыву, Вера… плыву. Только в темноте ничего не видно. Но я слышу!

Я буду указывать тебе путь. Вот сюда, еще правее. Правильно. А теперь просто вперед.

Шум прибоя уже совсем близко. Что это? Вера, меня сносит.

Не бойся, это течение. Оно огибает остров. Сначала несет к берегу, потом огибает его и уносит в открытое море. Так всегда бывает. Ты должен преодолеть течение и прорваться сквозь рифы.

Ох, как же тяжело! Я плыву изо всех сил, но меня все равно сносит. Руки болят…

Нет! Ты в силах это преодолеть. Плыви из последних сил, я буду помогать тебе. Я рядом с тобой, я дышу тебе в щеку и в ухо, слышишь?

Да…

Я вдыхаю себя в тебя.

Ты...

Если мы доплывем, мы ступим вместе на Землю. Мы будем на ней, а там уже будь, как будет.

Вера!

Да, родной!

Ты только не бросай меня, ладно?

Конечно, никогда.

Я справлюсь. Я обязательно выплыву. Если бы я был один, я бы давно все бросил, и меня бы унесло в океан. Но сейчас мне есть ради кого плыть, понимаешь?

Конечно, любимый.

Вот сейчас, сейчас…. Волны ужасно ревут, так, что почти не слышно… Вера, ты слышишь меня?

Плохо, но я…

Вера, я тебя…

Тебя очень плохо слышно!

Я…

Рев воды на рифах стал таким сильным, что показалось, будто он и она очутились в середине гигантского водопада. Вот сейчас, сейчас волна перенесет вас через риф. Держитесь друг за друга!

Я держусь, Вера.

И я держусь, Лешка! Ты молодец, мой герой! Приготовься. Вдохни воздух. Задержи дыхание. Сейчас будет последняя и самая сильная волна. Она перенесет нас через риф, и мы очутимся в спокойной лагуне…

Да… Я… тебя… очень…

Что? Я… то… А-а-а…

 

Удар. Еще удар. Звуки померкли, рев прибоя стал глухим и далеким, будто на мир накинули звуконепроницаемую пелену, сквозь которую все же пробивались какие-то звуки.

Потом стало совсем тихо. Тишина застыла и медленно смешивалась с темнотой. Что-то толкнуло его в грудь. Словно он натолкнулся на бревно или палку. Через несколько секунд снова толчок, на этот раз в ногу. Тишина быстро рассеивалась: послышался плеск воды, появились какие-то другие звуки. Не разжимая пальцев, которыми он сжимал пальцы Веры, Гаршин открыл глаза. Он лежал навзничь на песке, затылком в воде. Приподнялся: вокруг торчат из прибрежного песка серые блестящие камни. А перед ним, почти упираясь ему в лоб — ствол карабина, который направил на него худощавый мужчина в зеленой военной форме.

— Гляди-ка, очнулся, — сказал худощавый с карабином.

Рядом с ним стоял молодой парень, тоже в зеленой пятнистой форме и черных шнурованных ботинках. За спиной у него висел автомат Калашникова.

— Люди, — расплываясь в улыбке, сказал Гаршин.

— Мы-то да, — неприветливо щуря глаза, сказал парень с автоматом, — а ты кто?

— Я? — Гаршин по-прежнему глупо и растерянно улыбался, — человек.

— Челове-е-ек? — подняв брови, ухмыльнулся худощавый с карабином. — Ишь ты. Человек он, — обернулся он к товарищу, потом кивнул на Гаршина и коротко хмыкнул. — А ну встал! — резко приказал он и ткнул Гаршина стволом в грудь. — Быстро, я сказал! Сейчас поглядим, какой ты там человек.