Александр Крахин

 

ЗА КАДРОМ

 

Я – звукорежиссер в составе бригады ПТВС – передвижной телевизионной записывающей студии, и мы едем на праздник. 150 лет великому поэту и философу. Юбилей – событие национального масштаба и праздник будет грандиозным. И ответственность – соответственно. Благословен тот народ, который так чтит своих поэтов!.. А Штукман-таки козел! Делаешь звук на гала-концерте? Так делай! Но никогда не говори, что ты профессионал до того, как работа сделана. Сглазишь! Жара, кругом бардак, на местах дислокации «профессионалов» пустые бутылки от пива «BUDWEISER», а линейного выхода с основного пульта нет. Ну, нет! Баржу отогнали и порвали шлейфы, девочка утонула прямо под пирсом, где резвились детишки, наш оператор на тракте тоже чуть в воду не полетел вместе с неподъемной камерой, а разводка будет моя, и ответственность будет тоже моя, и голова кружится и крыша едет. Вылезаю из-под маскировочной сети, где свои линии укладывал, а меня, оказывается, бросили. И уехали, а до базы пилить... Ну и пойду! И пошел. Мост, вода, жара, а в голове все звенит эта мелодия, ее еще никто не знает, то есть знают, конечно, но не в этом городе, да и в моем не знают, эта песня из невообразимой дали, но и там есть солнце и красота и девушки и любовь. А вот и ленины, друганы, целый хоровод. Вчера мы здесь были, с каждым здоровались, родные вы мои, чтоб вам всем треснуть, разнес бы вас «до основания». Кто-то мудрый решил собрать их всех здесь, больших и маленьких, гранитных и бронзовых. Видно, по всему городу собирали, и по окрестным деревням тоже. И правильно: чем с позором сносить, лучше просто спрятать. Чтоб глаза не мозолили. Камень и бронза – на черный день, а идейным большевикам – капище, местное, как филиал московского мавзолея.

У нас-то в городе все вожди еще на своих местах. Голубям на радость.

Жарко здесь. А в голове (я сумасшедший?) звучит эта мелодия уже крещендо, просто молотит – «ХАРГИЗ» и «СОЛНЦЕ» и «ЛЮБОВЬ» и... а ведь там война сейчас. Двадцать лет назад, еще в Самарканде, я пообещал своим армейским друзьям, что непременно спою и запишу в студии эту песню. Таджикскую народную.

Мечеть. Тишина и прохлада. Мулла молод и опрятен. Негромкий приятный голос. Акцент. Удивительно успокаивающий. А за порогом жара и грязь и тяжелая работа.

Доползаю до общаги. Народу много, гостиниц не хватает, поэтому нас поселили здесь, в общаге мединститута.

На каждом этаже длинноногие красавицы за административными столами. Но – всё же дети. Красавицам улыбаюсь, они на всякий случай делают строгие лица. На третьем сидят с девочками (кривые, как турецкие сабли) алмаатинцы. На втором – строгая тетка, но, кажется, спит.

Заезжали мы сюда вчера в обед, усталые с дороги, как собаки. Бардак при поселении, и именно мою сумку забыли при выгрузке, да и черт бы с ней, с сумкой, но в ней аппаратуры на штуку баксов, а главное, для работы ведь взята! После скандальных переговоров с водителем приезжаю с сумкой, а все уже поделились, кто с кем. Меня – отдельно, хотя вроде свой. Сожитель со странностями (лишний повод для шуток), ест в шкафу, пальто и кепку в номере не снимает, спит так же, только без ботинок, странноватый, одним словом… Час сидит, не меняя позы. И газету держит вверх ногами… Валюсь без сил. Завтра. Все завтра.

Ну вот, наконец, и тот самый час и миг, когда мы выступаем. То, ради чего мы приехали, ради чего вся эта суматоха и бардак. Начинаем. Команда на запись, как всегда – неожиданно. Машина запущена, теперь все в сторону, предельная собранность и точность.

Теперь мы – команда. У меня новый режиссер. Раньше с ней не работал. За стеклом своей кабины я вижу ее затылок, кудряшки легкомысленные, но пусть между отсеками была бы стальная плита, а не стекло, все равно, я должен ее чувствовать, читать не мысли даже, а их предзвучие. Мне плохо видно программный, но есть четыре картинки камерных и одна на преднаборе, и я, как компьютер, мгновенно оцениваю их все и всегда (почти всегда) за долю секунды ДО угадываю, какую из них она даст в программу, и именно этот сектор выдаю в канал. Для зрителя это естественно – на сцене поют, в толпе шумят. А если она улетит к толпе, а я останусь на сцене? Я мог бы у себя включить связь и слышать ее команды операторам, но это только мешает: интуиция работает быстрее. Я буду держать ее так все время, она, может быть, и не знает об этом, но сейчас я знаю о ее желаниях больше, чем она сама, потому что предчувствую их. Бывают за стеклом и другие затылки. Равнодушные. Их я не слышу, потому что они немые, каменные. Тогда открываю все каналы и курю, если нет желания порезвиться и поиграть вслепую – вариант «русской рулетки».

Художественная самодеятельность. Кинули нам кость. Но они работают живьем, без «фанеры», для нас, если мы «профи» – это высший пилотаж: «фанеру» с одного канала и дебил записать сможет. Ну и подавитесь. Бог, он все видит, как раз на этих «фанерах» вы и залетите: один канал он и есть один, и если на том конце дурак... А вот и Президент. Здравствуйте, девочки! А мы уж тут веселимся вовсю! Самодеятельность поет, толпа пьянеет. Нет звука! Нет звука!!! Тебе это кажется, успокойся, все есть. Вот черт, неужели не чувствует, что я держу ее? Что, если откинется назад, то упрется в мои руки на пульте? Ну ладно. Ей и не надо. Пусть просто знает, что я есть. Побегу успокою, покручу ручку, сделаю погромче. А вот и мои проблемы. Вылетает канал, за ним второй. Мечусь как заяц в клетке – сам побежать туда не могу, а послать некого. Но два основных работают, резервные – тоже. Значит, правильно все спланировал и расставил. Знал? Чуял? Открываю

дверь, ору «мэтрам», что работаю на резерве, начинает барахлить линейный. Делают вид, что не слышат, один Шынгыз делает попытку помочь (единственный из них приличный человек, хоть и поддал уже), но сам уже вижу, что через эту толпу не пробиться... Плюнул, сел на место – долетим и на этих. А самодеятельность поет, толпа пьянеет... По коридорам шарятся какие-то люди, пытаются давать советы, комментируют. Слышу: «Вы мне мешаете...» И правильно. В шею их! В мою кабину набились четверо, тыкаются в пульт, сбивают, я теряю ее. Наконец, почувствовали стенку, уходят на воздух. Фф-у! Снова беру след. Нам еще, как медным котелкам, до смены далеко... Начальство мелькает где-то сбоку. Кривое. Но нам до фени – веселитесь. Даже жалко их немного: делать им нечего, только и остается, что пить. В глазах мольба невысказанная – не подведите, ребята! Не подведем, гуляйте... Мне уже жарко, хотя кондиционер молотит на всю катушку. Это потом станет холодно, когда для нас все кончится. На барже грохот – уронили микрофон, «SHURE», полторы тысячи баксов. Штукмана, наверное, кондратий хватил. Так тебе и надо, халявщик! А микрофон все же жалко. Хорошо, что мы не железные...

Самодеятельность выдыхается, становится все убоже, сейчас пойдет третье отделение, катерок подвозит к барже российских и зарубежных звезд. А тут как раз и смена. Я уже сказал ей, что встану из-за пульта вместе с ней, хотя «мэтры» и не против, чтобы я поработал и дальше. Но я не хочу в этой компании. Так уж они любуются собой, и этот энтузиазм неофитов – просто чужой я среди них. Все. Отползаем. Самочувствие мерзкое. Ощущение ненужности. Деваться некуда. Все везде занято, даже сесть негде, как в собственном доме, битком набитом гостями, чужими, незнакомыми людьми. Ужасно неуютно. Будто на всем скаку вылетел из седла, а эскадрон поскакал дальше. На сцену выходит Боря, для всех он, конечно, Бари, но для меня как был, так и останется Борей. Сколько же лет мы не виделись? Боже мой, лет пять уже, а подойти к нему нельзя, ну никак. Они на барже, а наши автобусы на берегу, толпа, оцепление… «Что затосковал?» – спрашивает главный «мэтр».

– С этим человеком, – говорю, – я работал на одной сцене пять лет.

Он пренебрежительно надувается и говорит, ну и что, он тоже целых полгода работал в оркестре фон Караяна. Играл на дудке. Ну что ему сказать? Остается только руками развести. Бормочу, что Герберт-таки не был же твоим близким другом, он, может, тебя и по имени-то не знал. Противно до тошноты. Уходим в гущу народного гуляния. Там мы совсем теряемся. Нет круче одиночества, чем в толпе. Ощущение, что мы окружены призраками, и сами – призраки бестелесные. Эта слабость пройдет, конечно, потом я очухаюсь, даже буду как всегда помогать сворачивать эти тяжеленные камеры и кабеля, искать затоптанные микрофоны, таскать все это в автобус, но сейчас... Как легко, оказывается, нас, незаменимых, заменить! Если, конечно, есть еще двое таких же.

На мониторах мелькают знаменитости, веселье катится к концу. Еще рывок, сборы на месте всего этого побоища, еле живые едем к себе в общагу.

Все. Фильм снят и закончен. И римейка не будет.

И почему-то самым светлым останется в памяти прохлада мечети и нежная таджикская мелодия в голове.

Вот открою наугад Библию, нет, лучше Коран, хоть я и православный:

103

ПРЕДВЕЧЕРНЕЕ ВРЕМЯ

Во имя Аллаха, милостивого, милосердного!

1(1). Клянусь предвечерним временем,

2(2). поистине, человек ведь в убытке,

3(3). кроме тех, которые уверовали, и творили добрые дела, и заповедали между собой истину, и заповедали между собой терпение!

< Предыдущая		Следующая >