ДВЕРИ ОТКРЫВАЮТСЯ
— Алекс, он был не похож на себя, — сказал Христо. — Совсем не тот, что на фотографиях. Толстый, обрюзгший.
— И назвался Джомо?
— Да. Поменял в очередной раз имя. Помнишь, в одной из песен он пел про мистера Моджо Райзена. Теперь — Джомо.
— Значит, тогда вы и съели с ним «Дверь океана».
— Не тогда. В тот вечер Моррисон вспомнил, что ему надо срочно домой, и он ушел, взяв у Ангела номер телефона. Сказал, что завтра позвонит. Но не позвонил. Мы увидели его только через две недели.
— Мне нужно было к Пэм. Я не мог ее оставить.
— Слышишь? Говорит кто-то третий.
— Третий из подходящей пары, — с усмешкой.
— Кажется, это…
— Да, я. Мы в тот день поссорились с ней. И я решил помириться. Я ведь сильно ее люблю. До сих пор. Жаль, что она меня не дождется.
— Ты слышишь? Кто это говорит?
— Джомо. Он до этого тоже рассказывал о себе, я думал, ты слышишь.
— Нет, не слышал… Но ты слушай, умоляю, слушай его, он нас спасет.
— Ерунда! Ха-ха-ха! Я не Лорд, чтобы вас спасать. Да и он, наверное, уже разучился.
— Алекс?
— Да, Джим, говори…
— Я собирался позвонить Ангелу. Но потом все закрутилось. Пэм плотно сидела на снэке, надо было срочно достать для нее новую дозу. Обещали прислать китайский, чистый. Я заранее заплатил, сидел, ждал. Однажды я из любопытства прослушал те пленки, что мы с вами записали. Чушь, ерунда. Полный отстой. Каких-то два бездаря пытались со мной играть — со мной, с повелителем ящериц! Ха-ха-ха!
— Джим…
— Иди на хер. Я — король динозавров и мамонтов! Кто вы такие, а? У вас есть члены? Зажарьте их и засуньте себе в зубы, как сигары.
— Джим, где ты сейчас?
— Меня носит по этим чертовым волнам. Здесь нет дверей — один мрак. Но я выберусь. Я вижу огни берега, вон там. Гребу на огни.
— Джомо!
— Я не Джомо… я ящер. Как и вы, пресмыкающиеся. Черт. Очередной пустой берег. Здесь нет никого, никто не вышел отсюда живым. Буду плыть дальше. Никто. Для кого я все это писал? Если бы знать, если б я знал это в ту ночь…
— Какую ночь, Джим?
— Когда я умер, в какую! Ах-ха-ха-ха!
— Ты — умер?
— Конечно. В вашем трезвячем воображении. В землю опустили пустой гроб. Вместо меня там пустота. Пэм сделала все правильно, как я ее и просил. Только зачем она так быстро сама померла по-настоящему — это я никак не пойму.
— Так ты жив, Джим?
— Даже не знаю, что сказать тебе, Ангел, Христос, или кто там сейчас со мной. Если кого-то долго нет, можно допустить что он умер, верно? Тогда какая разница между исчезнувшим и умершим? Только лишь сгнившее тело? А если — тела нет? Ах, да, исчезнувший может вернуться. Но ведь и мертвец тоже может, об этом талдычит религия. Иисус возвращался и снова обещал. В конце времен, говорят, миллиарды вернутся. Вот и я — собираюсь. Я найду выход в миллионе дверей. Каждую буду дергать, трясти, открывать, выбивать, выламывать. Я не устану, не брошу попыток.
— Джим.
— Да, мой отец. Я хочу трахнуть тебя. Да, мама. Я хочу убить тебя. Но это еще не конец.
— Бедный Джим, бедный мой сын…
— В тот день, 3 июля, меня вырвало кровью, и я ясно почувствовал, что если не исчезну, то скоро наступит конец. Хотя я заранее все обговорил с Пэм, все произошло спонтанно. Ночью я встал с постели и сказал Пэм, что мне нужна ванная. Набрал горячей воды, залез. И вдруг… я услышал музыку! Ту самую, которую сочинял, когда слушал этих двух голодранцев на улице, а потом все забыл. И вот, эта музыка вернулась, играла где-то вдали. Я вылез из ванной, быстро оделся и пошел на звук. Брел по ночным улицам, сворачивал в какие-то переулки. Временами музыка исчезала, но затем появлялась. Так я вышел на набережную, спустился к Сене и увидел Ангела с Христом, они сидели, бренчали на гитаре и пили вино.
— Вино пил клошар, который сидел неподалеку, мы играли и смотрели на Сену так, словно перед нами был океан.
— Так ведь это и был океан. Мы стоим перед его дверями. Видите? Проснитесь!
Я сел рядом с ними.
«Хорошо, что ты пришел, Джомо», — сказал Ангел.
Он взял гитару, и мы начали «Человека Белого входа». Во мне звучали десятки новых мелодий, я отлично их слышал, но понимал, что забуду всё, если не войду как можно быстрее в двери. Ангел протянул мне тубу из рыбьего пузыря, набитую розовой пастой. Христос сказал:
— Агуино говорил, что принимать «Дверь океана» без океана опасно. Он не ручается за последствия.
Я засмеялся:
— Слушай, Христос! Когда ты пришел в этот мир, ты что, ручался за последствия?
Христу было страшно, я видел это. Но Ангел был его братом, и он верил, что все обойдется. Мы поднесли тубы с пастой к губам и каждый открыл свою дверь. Цвета сразу стали ярче, воздух прозрачней. Город вместе с Сеной оказался далеко внизу, и мы поняли, что находимся на Эйфелевой башне. Спустившись с башни, мы подошли к последней двери, за которой был другой мир.
Христос остановился и начал взволнованно говорить: «Главное, нельзя уходить далеко от двери. Агуино говорил, что можно не вернуться. Главное, не уходить…»
«Ну ты и нудило, Христосик! — смеясь, сказал я, и взялся за ручку двери.
………..
Надпись, которую Джим Моррисон завещал Пэм сделать на его могиле:
«Я напишу такие стихи, которыми ангелы кормят небесных птенцов. Я напишу такие слова, которые разверзнут ваши души. Я спою такие песни, что вам перехочется умирать, и вы поверите в вечность. Раньше я писал о смерти, теперь я буду петь о том, что ее нет. И не будет никогда. Верьте мне. Ждите меня. Я вернусь».
ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ
— Ты правда боялся входить, Христо? — спросил наконец, после долгого молчания Гаршин.
— Да. Из нас троих один я больше всего опасался последствий. И в общем, вышло так, как я предчувствовал.
— Но почему… ты не отговорил их?
Христо усмехнулся.
— Отговорить? Что ты. Не помню, кто это сказал. Может, и Джим. Если увидишь, что рядом с тобой опустился инопланетный корабль, нужно просто в него сесть, не раздумывая. Так они оба считали, Ангел и Джим, Моджо, Джомо Райзен.
— Что было потом?
— Потом… Как только я вышел из двери на улицу, то сразу, практически мгновенно, я оказался один. Джим и Ангел куда-то исчезли. Какое-то время я их искал, звал. Пока не понял, что каждый из нас попросту вышел из своей собственной двери и оказался в своем отдельном мире. Хотя входили мы в одну.
— Скажи. А ты… далеко отошел от… своей двери?
— Куда там! — Христо вздохнул, — Знаешь, я в самом деле, как советовал брат, взял с собой моток пряжи, и когда шел, разматывал его за собой. Как в сказке. Чтобы вернуться. Я верил в это, Алеша. Когда я решил, что достаточно побродил по городу и понял, что людей нигде нет, я стал возвращаться по шерстяной нитке. И она, эта нитка… привела меня в общественный туалет. Представляешь? Спускалась прямо туда, в толчок.
Христо засмеялся каким-то рыкающим нездоровым смехом. Гаршин молчал. Христо продолжил:
— Я знаю, что ты подумал, Алекс. Нет, в тот день я не стал спускаться в дыру унитаза. Но потом, где-то через год… я освоил профессию экскаваторщика. Срыл к чертям этот туалет, пробил настоящий шурф. Кроме земли, камней и дерьма, ничего там не было. Ничего. Вот так я стал жить… Если это можно назвать жизнью. Алеша. Я обошел, объездил почти всю землю. Побывал в десятках стран, в которых не было ни души. В Америку попал через Аляску, переплыл пролив на катере. Несколько раз чуть не погиб. Я не хотел умирать, наверное, что-то меня хранило. Пожил какое-то время в Болгарии, добрался до нашего дома в горах Родопи. Все искал место или знак, чтобы понять, как можно вернуться. Бесполезно. Вернулся в Париж. Подумал, что там, где все началось, должен же найтись выход. Потом я вообще потерял счет времени, лень было следить, сколько там прошло. Может, и больше пятнадцати лет я уже здесь, не знаю… Однажды, когда я шел по улице, я так отчаялся, что стал кричать, нет, орать: «Господи, есть здесь кто-нибудь живой!? Услышьте меня! Я, Христо Терзийски, ищу человека, отзовись, человек. Есть кто живой?! Человек! Человек!» Не помню, сколько я так кричал. Может, неделю, месяц. Когда я уставал кричать, то шел куда-то, ел, ложился спать, где придется, просыпался — и снова начинал кричать. В конце концов я охрип, сорвал голос. Тогда я записал свой голос на магнитофон и включал запись с утра до вечера, где угодно — в квартире, на улице, на крыше, в метро. Поднимался на воздушном шаре — и там орал, звал…
Еще я стучал. Ходил, и все время стучал, колотил, бил по дверям, стенам, оградам, дверям. Стучал руками, камнем, молотком, звал, шептал, просил, молил, чтобы кто-то меня услышал. Несколько раз мерещились какие-то звуки там, за стенами. Словно кто-то отвечал мне стуком. А потом снова наступала тишина. Я обстукивал все, что было вокруг меня — стены квартиры, кафе, дома, арки, заборы, подъезды, туннели. И однажды… я услышал ответ живого человека. В тот день стук раздался снизу, из-под решетки метро, по которой я шел.
— Это…
— Да! Снизу, из-под земли. Я услышал, что кто-то стучит азбукой Морзе. Не веря своим ушам, я лег на асфальт и тоже стал отвечать тебе азбукой Морзе. Так мы услышали друг друга. Ты рассказал, как тебя зовут, что ты из России.
— Христо… я не знаю азбуку Морзе.
— Откуда ты знаешь, что ты знаешь или не знаешь, Алеша! Ты мог ответить мне как угодно, но я услышал тебя так, как услышал, понимаешь ты это?
— Да… наверное. Я получил тогда от тебя письмо. Значит, я услышал тебя через него… и стал писать в ответ.
— Письмо? Нет. Мы долго перестукивались с тобой. Пока, наконец, я не услышал твой живой голос.
— И я тебя услышал.
— Временами твой голос пропадал.
— Связь прерывалась.
— Потом ты поехал ко мне. Мы все время с тобой переговаривались, пока ты ехал, Алеша. Твой голос постоянно улетал куда-то вниз, в глубину. Чтобы лучше тебя слышать, я спустился в метро, взял с собой еду, воду, и пошел по туннелю, все дальше под землю.
— Почему… туда?
— Там тебя было лучше слышно. Когда твой голос исчезал, я стучал в стену и рано или поздно ты отзывался.
— Вот, значит, как… А я был здесь, наверху. Как такое возможно?
— Все невозможно, Алекс. И возможно. Есть человек, которому нужен другой человек, вот и все. Ты мне говорил, помнишь?
— Помню… Где ты сейчас?
— Все там же, под землей. Уже глубоко. Далеко куда-то зашел. Иногда приходится ползти. Но со мной были инструменты, лопата, фонарь, я мог расширять проход. Земля сначала была рыхлая, потом все чаще стали попадаться камни. Но я справляюсь. Только очень узко и темно, Алеша. Хорошо, что у с собой меня фонарь и запас батарей, свет еще не кончился.
— Turn Out The Lights.
— Что?
— Кто-то сказал.
— Да, я слышал.
— Turn Out The Lights, turn Out The Lights…
— Вот опять.
— Погаси свет…
— Христо! Погаси свет!
— Что?
— Фонарь выключи.
— Зачем, Алекс?
— Сделай, что я прошу. Немедленно. Ты слышишь меня?
После долгого молчания послышался, наконец, далекий голос:
— Да, сейчас.
И вновь тишина. Только копошились глухие черные звуки.
Гаршин нагнулся ближе к земле.
— Христо?
— Я! — послышался его дрожащий голос, — я тут!
— Что там у тебя?
— Вот это да! Представляешь, когда погас свет, я сначала страшно испугался. Ничего не видно. Но потом… Я увидел впереди маленькую полоску света. Там выход. Сейчас я иду туда, иду… Алекс, ты здесь?
— Да.
— Подвигай рукой, друг.
— Что?
— Рукой подвигай, ногой, чем угодно. Ну, просто качнись, наклонись, взад-вперед, отойди, вернись. Сделай хоть какое-нибудь движение.
Гаршин махнул рукой. Потом встал, качнулся вправо, влево. Сделал два-три шага вперед, вернулся.
— Так и есть — услышал он дыхание восторженного голоса Христо, — Боже, так и есть!
— Что, что есть? Говори.
— Когда ты двигаешься, тень находит на свет, заслоняет его, потом тень отходит, и снова появляется свет. Это ты! Я вижу тебя, Алеша, друг мой, вижу.
— Правда? Значит, ты близко.
— Конечно! Рядом! — Христо протяжно, победно закричал, затем послышались сильные удары о камни и звуки осыпающейся земли.
— Христо, что ты делаешь?
— Все хорошо, мой друг, все просто отлично! Я пробиваюсь к тебе. Жди меня, жди…
Некоторое время удары и шум осыпающихся камней были громкими, потом стали тише, и наконец, совсем затихли.
Гаршин почувствовал наплывающую тревогу.
— Христо? — позвал он.
Никто не ответил.
Тогда он лег на землю возле догорающего костра, приложил ухо к земле.
— Христо, — негромко позвал он, словно боясь кого-то вспугнуть, — Христо?
И вдруг ясно услышал тихий голос болгарина прямо возле своего уха.
— Я идиот, Алекс, — голос Христо дрожал, и казалось, он сейчас разрыдается, — я… обрушил землю с камнями, они засыпали свет… Теперь я ничего не вижу. Ничего. Свет исчез. Я не знаю, куда копать. Все пропало.
— Погоди, но я же тебя хорошо слышу, — дрожа, говорил Гаршин. — Значит, ты где-то рядом.
— Это обман. Мой голос тут, а я далеко. Он издевается над нами, смеется.
— Кто он?
— Он. Я не верю в него. Он садист, а не он. Может, его давно расстреляли, и сейчас над нами издевается кто-то другой.
— Погоди, Христо, мы что-то придумаем. Фонарь у тебя работает? Включи его, посвети, поймешь, куда копать.
— Включил уже. Что толку. Везде камни, выхода нет. И твой голос… Он удаляется, ты уходишь...
— Нет, я на месте, Христо, я никуда не ухожу!
— А голос уходит. Такие дела…
— Так, ну-ка, не раскисай, человек!
— Я не знаю, куда копать, человек. Здесь осталось совсем узкое пространство, меня наполовину засыпало камнями и землей. И нет воды. Я не смогу вернуться назад, Алекс, не смогу, да и не хочу…
— Нет, — вставая, помотал Гаршин головой, — не может быть, чтобы мы были так близко и не встретились, так не бывает. Не бывает! — заорал он.
Уже занимался рассвет. Бледно-розовое солнце поднималось над кладбищем и освещало мертвый город теплыми лучами.
— Я в могиле… — услышал он хриплый голос Христо.
«В могиле?» — повторил про себя Гаршин, чувствуя, что какое-то бледное воспоминание пытается прорваться к нему сквозь муть темноты.
—… не думал, что когда-нибудь сам себя похороню — продолжал Христо, — но умирание растягивается. Жалко, яд дома оставил. У меня хороший запас цианида, приготовил на всякий случай. Теперь, когда случай настал, я и забыл, дурак… — Христо болезненно засмеялся, — Алекс, ты не знаешь надежного способа себя умертвить? Может, попытаться задержать дыхание и не дышать? А? Ну, как под водой?
И тут Гаршин вспомнил. Точно. Когда он заходил в дом охраны у ворот кладбища, то видел лежащий на столе путеводитель исторических захоронений на «Пер-Лашез» И там, на обложке было упоминание о могиле Джима Моррисона. Две буквы — J и M. Вот что они значат.
— Я вспомнил, — сипло заговорил Гаршин, — вспомнил! Джим Моррисон был похоронен здесь, на Пер-Лашез. И эти буквы J. M. со стрелкой — направление, где искать его могилу.
— Могилу? Джим? Значит, он умер… Но он же…. Мы вместе выходили.
— Христо, какая разница! Это шанс. Сейчас я пойду к его могиле. Ты сам говорил про знаки, помнишь? Вот они и были. Фанаты «Дорз» разрисовали все кладбище…
Гаршин замер, потому что увидел на надгробии напротив себя освещенные солнцем буквы J. M. и выцарапанную на каменной поверхности стрелку, показывающую, куда идти.
— Ради Христа, Христо, жди меня, я сейчас!
И он побежал в сторону, куда указывала стрела.
Голос Христо качался в его ушах, становился то далеким, то близким. Болгарин говорил, переходя на хриплый шепот:
— Так значит — он умер? А что если и мы тоже мертвые? И ты. Что, если все так и происходит… просто все люди вокруг берут и исчезают. Все, кроме тебя. Ты остаешься один. Выходит, смерть — одиночество?
В ту же секунду, как только Христо так подумал, совсем близко загрохотал невидимый поток грязи, похожий на сход горного селя, с удушающим запахом серы и тины. Секунда — и поток подступил вплотную к его ногам, затопил ступни, колени, стал подниматься выше. Дошел до середины груди, остановился, сжал сердце.
Христо увидел со спины своего брата. Ангел шел по освещенному солнцем зеленому холму. Вдруг он становился и обернулся.
— Христо»! — воскликнул Ангел, — брат, ты где?
Идя по проходу среди могил, Гаршин наткнулся на мини-экскаватор, маленький ковш которого упирался в землю позади одного из надгробий. Гаршин повертел головой, увидел новую нацарапанную стрелку на мраморном кресте и сделал еще несколько шагов вглубь высоких, как дома, склепов. Вот она, цель. Маленькая плита с надгробием, на котором видна надпись: «Моррисон…». Могильная плита напомнила Гаршину ванную — только уменьшенную, с тяжелыми квадратными краями. «Ванна смерти» — мелькнула мысль. Внутренность ванны, там, куда заливают воду — была заполнена землей. На земле лежали цветы в целлофановой упаковке, открытки с изображением Джима Моррисона, монеты, банки из-под пива, бутылки. Там, где должна покоиться голова лежащего в ванной человека — высился небольшой гранитный постамент. Он был заставлен корзинами с цветами и фотографиями. Подойдя вплотную к могиле, Гаршин дочитал надпись на постаменте: «Джеймс Дуглас Моррисон. 1943 — 1971».
И ниже — «Kata ton daimona eatoy» .
— Он был верен своим демонам… — кивнул Гаршин.
— Христо! — сказал он, глядя в камень.
Едва слышный шорох был ему ответом. Будто шевельнулось в земле что-то смертельно уставшее, но все же живое. Тот, кто там был, вдохнул и выдохнул. Посыпался песок, мелкие камни.
— Сейчас. Я сейчас! Ты только давай там, не... я быстро.
Гаршин бросился к мини экскаватору, забрался в кабину, повернул ключ в замке зажигания. Двигатель ровно, негромко заурчал. Проход был очень узкий, но он все же втиснул небольшую машину в пространство между склепами, подъехав вплотную к могиле Джима.
— Брат мой?
— Я здесь…
Мутный селевой поток немного ослабил хватку на груди Христо. Ему по-прежнему тяжело было дышать и говорить, но все же он сказал:
— Алекс, Ангел. Братья мои…
Услышал прямо над собой гулкие удары и треск ломающегося гранита. И голос:
— Я здесь! Иду к тебе, брат, держись.
Ангел обернулся и взглянул в его сторону. Неужели и он его слышит?
— Конечно. Мы же не мертвые, — кивнул ему Ангел с улыбкой. — Никто не уйдет отсюда мертвым.
Ковш экскаватора раз за разом вгрызался в землю в середине каменной ванной, копал ее, задевал края плиты, ломал, выкорчевывал куски бетона вместе с землей.
Джим, ну как ты там, брат? Собрал новую рок-группу на новой земле?
Time to live, Time to lie, Time to laugh, Time to die…
И кто-то еще, знающий всех нас, и тебя, и его, устало повернулся и окинул нас взглядом — так, словно мы все стояли в длинном, нескончаемом вселенском строю.
Рядовой Гаршин!
Я!
Рядовой человек!
Ты…
You know the day destroys the night…
Ты? Может, это и значит пройти путь: от себя к тебе…
Break on through to the other side.
Ковш экскаватора бросил на землю очередную порцию смешанного с камнями черного грунта. Вновь врезался в землю и во что-то уперся. Гаршин выдернул из бокса за водительским сиденьем кирку. Вылез, впрыгнул в развороченную яму, ударил по твердой поверхности.
— Христо?
— Алекс, ты…
— Здесь гроб, — сказал Гаршин.
— Нужно вытащить его.
— Вытащить, но там же…
— Нужно сквозь него, Алекс. Боже, я уже не могу, у меня болит голова и давит грудь.
— Сквозь него?
— Да. Не бойся, тела там нет. Он не умер. Он же сам говорил, что живой. Там пустой гроб.
Время стянулось, словно кожа от высыхающей соли. Солнце уже начало припекать, когда Гаршин, так и не сумев вытащить тяжелый гроб, пробил кайлом его толстую деревянную крышку. Затем он стал расширять дыру. Делал он это с закрытыми глазами, словно боясь увидеть что-то, что может повредить. Перед глазами Гаршина вспыхнула картинка: кадр из когда-то виденного фильма «Сияние». Герой Джека Николсона, сошедший с ума писатель, рубит топором дверь, за которой прячется его жена.
Удар, еще удар. Он с хрустом проворачивает кайло и выкорчевывает металлический наконечник из крышки, отрывая рваные куски дерева. Еще удар. И еще. Еще!
Гаршин открыл глаза. Остатки серой полусгнившей ткани. Он схватился обеими руками и поднял крышку. Внутри — никого.
— Так значит, это правда. Он живой.
— Алекс, давай дальше — прерывистый голос Христо, — Я здесь, тоже, снизу, иду к тебе навстречу…
Послышались,… нет, не удары — какое-то бессильное скрежетание, царапание.
Гаршин снова взмахнул киркой. Он взмок от пота, на его ладонях лопалась натертая кожа, текла сукровица и кровь. Он разнес днище и теперь пробивал землю под гробом.
Но земля почему-то оказалась очень твердая. И не земля это — каменная порода, словно бетон, который приходилось раскалывать киркой на мелкие куски.
Еще удар, еще. Искры, мелкие куски летят в лицо. Один из осколков царапнул бровь, брызнула кровь.
Наконец, порода после очередного удара киркой проломилась и осыпалась внутрь. Появилась дыра — небольшая, сантиметров двадцать в диаметре, под ней черный провал.
Гаршин бросил кирку, стал на колени и заглянул внутрь. Там, внизу, во тьме мерещилось какое-то шевеление.
— Христо? Ты здесь?
— Да-а… — послышался слабый голос. — Мне совсем плохо. Все кружится перед глазами. И тошнит.
— Держись, я иду! — яростно заорал Гаршин, — наконец-то мы встретились, человек! Наконец-то… Закрой голову руками.
Теперь он осторожнее стучал киркой по краям дыры, постепенно расширяя проход.
Наконец, Гаршин отшвырнул инструмент и всунул руку в дыру по локоть. Растопырив пальцы, он искал в темноте человека.
— Христо, — говорил, — Христо, родной мой, где же ты? Дай руку.
— Я не могу… — услышал он, — до тебя дотянуться. Тут обрыв, прямо подо мной… Я думал, что иду все это время вперед, а оказалось — поднимаюсь вверх. Как на гору. Я едва держусь на скале, Алекс. Вижу твою руку, друг… но не могу. Это конец.
— Ты что, с ума сошел, Христо? Какой конец! Вот он же, я! Сейчас тебя вытащу! Погоди, расширю проход, спущу тебе веревку, сам влезу… Ты только держись, не падай.
— Нет, Алекс. Я чувствую, когда приходит смерть. Человек всегда это чувствует. Мне дед рассказывал. Тут не обманешь.
— Не болтай ерунды. Еще пять минут и…
— Погоди…. Я… не успею. Сердце, наверное, не выдержит, или что-то еще. Тошнит… Господи…. Но я не могу не увидеть тебя живым. Помогите!
Чьи-то руки мягко взяли его под мышки, прижали к скале и немного протолкнули вверх.
— Ангел, ты?
Молчание.
В ту же секунду змеиный обруч боли так сильно сдавил грудь, что Христо застонал, пошатнулся, едва не отлепился от скалы и не полетел вниз. Из последних сил он уцепился рукой за каменный выступ, вжался в него всем телом и вытянул вторую руку вверх.
Гаршин почувствовал, как мягкие, влажные липкие пальцы коснулись его ладони..
— Христо!
Христо взял ладонь Гаршина и поднес ее к своему лицу. Пальцы Гаршина уткнулись в его бороду, ощупали подбородок, губы, нос, глаза, лоб.
— Вот так… — услышал он, — какая же у тебя живая кожа.
— Христо, слушай…
— Подожди. Дай сказать. Я умираю. Такие дела. Но я успел. Хорошо, что.. хоть так, не видя… я вырвался… и коснулся тебя, брат. Знаешь теперь умирать не страшно. Вот, возьми… — он впихнул какую-то скомканную бумажку в руку Гаршина.
— Что это?
— И выберись отсюда, пожалуйста.
— Христо, я с тобой…
— Нет, ты уже не со мной. Но ты сможешь… Найди… я знаю. Человеку нужен человек. Вот и все. Где-то есть люди. Живые. Просто они исчезнувшие. Да ты и сам знаешь. Чудаки, они думают, что спрятались от людей, а на самом деле попали в ловушку. Это хуже смерти, брат, вот так попасться. Расскажи остальным об этом, хорошо?
— Христо…
— Ты мне обещаешь?
— Христо, я…
— Обещаешь или нет?
— Да. Обещаю.
— Повтори.
— Обещаю!
— Тогда прощай, мой брат человек. Я любил тебя и всегда буду любить.
Сухие губы Христо коснулись его ладони.
— Нет! — Гаршин протиснул свою голову и плечо в каменную дыру, крепче обхватил обеими руками руку Христо и с силой потянул ее на себя, — Я вытащу тебя, клянусь!
В этот момент он почувствовал, что рука Христо в его пальцах мелко задрожала. Гаршин интуитивно схватился пальцами второй руки за лицо Христо, его ладонь попала на губы. Голова болгарина дрожала в конвульсиях. Внезапно губы Христо выдохнули в его ладонь слюну с паром. И тут же Христо захрипел, лицо его обмякло.
— Христо?
Болгарин резко потяжелел, и Гаршин понял, что если сейчас он не вытянет его, то не сможет долго удерживать. Но все же он держал. Держал из последних сил. Губы Христо, которые прижимались к его руке, вдруг шевельнулись и будто бы что-то прошептали ему в ладонь. Или… он поцеловал меня? Опять шевеление. Вздох. Сиплый выдох. Христо, ты жив? Или… это последние судороги? Что ты хочешь сказать мне? Что… ты целуешь, целуешь мне руку? Из последних сил Гаршин рванул Христо на себя — но ничего не получилось, посыпались камни, и его самого едва не затащило в темную дыру. Господи, Христо, ну помоги же мне хоть как-то, если ты живой, видишь, я не могу вытащить тебя. Или мы вместе упадем, или... Христо. Христо! Болгарин молчал. И только его губы, теплые, влажные, клейкие, кажется, еще шевелились. Тяжесть человеческого тела, которое Гаршин удерживал обеими руками, неудержимо нарастала — будто в Христо кто-то вкачивал килограммы сырой, вязкой земли. Какое-то время Гаршин еще держался, упираясь плечом в каменный край отверстия и раскорячив ноги. Но опереться, чтобы вытащить ставшего неимоверно тяжелым Христо, было не на что. С каждой секундой он чувствовал, что слабеет и отчетливо понимал, что если не отпустит Христо, его тоже затянет в провал. К голове прилила кровь, руки сводило судорогой. Секунда, другая… ладонь Христо выскользнула из его пальцев.
Некоторое время было слышно, как падающее тело бьется о уступы скалы, и как сыплются вслед ему камни.
Потом все затихло.
— Прощай, брат, — прошептал Гаршин, — прости меня.
Медленно, раздирая в кровь подбородок и щеки, он выбрался, наконец, из черной дыры. Сел на краю развороченной могилы, тупо глядя перед собой.
Через какое-то время он заметил, что между его большим и указательным пальцем левой руки что-то зажато. Похоже, тот самый клочок бумаги, который Христо всунул ему в руку перед смертью. Гаршин развернул бумагу. Это оказалась измятая и местами порванная салфетка из парижского кафе. На ней карандашом был нарисован длинноволосый парень с внимательными, чуть грустными глазами. Ангел? Или ты, Христо? Они вместе, оба.
Братья улыбались одной улыбкой.
. . . . .
ИЗ РОЛИКА YOUTUBE, НАЙДЕННОГО В ТИХОМ ОКЕАНЕ ИНТЕРНЕТА
Наконец-то ученым удалось доказать, что космические гравитационные волны, предсказанные в начале ХХ века Альбертом Эйнштейном, существуют. В течении последних двух месяцев с помощью высокоточной аппаратуры были получены сигналы с объекта, находящегося в миллиарде световых лет от Земли. Мы встретились с астрофизиком и популяризатором идеи волновой космической связи профессором Антонио Себастьяном Эль Кано.
— Здравствуйте, профессор. Расскажите нашим зрителям, что такое гравитационные волны?
— Это искажение пространства-времени, которое возникает из-за сильнейшего сотрясения, вызванного слиянием двух массивных черных дыр. Так, по крайней мере, до сих пор считалось.
— Вы сказали, «до сих пор считалось»…
— Да. Дело в том, что в последнее время появились факты, говорящие о том, что возможно, причиной возникновения гравитационных волн не всегда являются черные дыры.
— Вот как. Нельзя ли поподробнее?
— Да, конечно. Но позвольте, я сначала поясню суть явления, чтобы нашим зрителям было понятно. Начиная с общей теории относительности, сегодня считается, что гравитация тесно связана с геометрией пространства-времени. Все современные теории гравитации — геометрические. Геометрия пространства — это, образно говоря, такой своеобразный ковер, бесконечное плоское пространство. Если на этот ковер воздействует какая-либо подвижная сила, поверхность начинает искажаться, по ней побежит рябь. Вот это и есть гравитационная волна. Представьте себе, что кто-то плывет по воде, и от него по поверхности расходятся волны. Примерно так же и гравитационные волны бегут по пространству-времени. И когда волны проходят какой-то участок космоса, где мы живем, они возмущают пространство-время вокруг нас. Измерить это трудно, но можно. Люди на протяжении последних сорока лет пытались это сделать. И вот, наконец, это получилось.
— Понятно. Но вы говорили насчет новых фактов...
— Да, конечно. До сих пор считалось, что для того чтобы вызвать гравитационную волну — которую иногда еще называют космическим цунами — нужно, чтобы геометрию пространства нарушило очень мощное космическое тело, но не просто мощное, а одновременно массивное и компактное. Лучше всего для этого подходит слияние двух черных дыр — то есть когда одна черная дыра падает на другую. В этот момент сверхтяжелые тела взаимодействуют друг с другом, двигаются почти со скоростью света — и поэтому много энергии испускается сразу, за очень короткий интервал времени. Так, собственно и было при получении первых двух сигналов, когда наши высокоточные приборы зафиксировали слияние двух пар черных дыр. Проблема оказалась с третьим сигналом.
— Третьим?
— Да. Дело в том, что когда этот сигнал был получен, никакого слияния черных дыр в космосе обнаружено не было. Ни до, ни после.
— То есть вы хотите сказать, что…
— Самого интересного я еще не сказал. Все поступающие космические сигналы, колебания звезд, наша аппаратура обязательно переводит в звуковую форму. То же самое происходит и с гравитационными волнами. Но тут, во-первых, оказалось, что все три сигнала пришли на частоте, близкой частоте человеческой речи. А во-вторых, третий сигнал, который возник без видимой причины, ниоткуда, звучал несколько иначе, чем два первых.
— Вот это уже совсем интересно. Можно послушать?
— Конечно.
(Слышно, как включается аппаратура, затем раздаются хаотические, невнятные звуки, напоминающие гул, шорох, и глухой скрежет одновременно)
— Простите, это…
— Один из первых двух. А теперь третий сигнал. Вот.
(Включение. Слышен невнятный гул, шорох, потом сначала слабо, а потом все явственнее прорезается стон, перерастающий в плач. Плач заканчивается криком, который резко обрывается)
— Ну как?
— Погодите. Это же…
— Ничего не напоминает?
— Конечно, напо… Будто кричит человек. И в конце — он плачет. Что это?
— Не знаю. Но теперь вы понимаете, о чем я.
— Но… послушайте. Этого не может быть!
— Конечно, не может. В самом деле, как может человек очутиться в миллиарде световых лет от Земли, да еще кричать и плакать там? А мы его тут слушаем.
— Профессор. Но ведь вы наверняка отдавали эту запись на экспертизу, и специалисты установили…
— Ничего они не установили. Они, как и вы, да и я — рациональные люди, не могут поверить, что это человеческий голос. А между тем, по всем параметрам — голос действительно принадлежит человеку. Мужчине лет тридцати-сорока. Который неизвестно почему плачет и отчаянно кричит, словно обращается к кому-то, зовет на помощь. Основная версия — что какой-то шутник устроил нам, астрофизикам, розыгрыш, подделав сигнал, который мы приняли за волну из космоса. Или же какой-то человек действительно плакал на Земле и каким-то образом его голос ушел в космос, отразился там и вернулся обратно. При этом вызвав гравитационную волну, то есть, возмутив в пространстве-времени космическое торнадо, равное по мощи… впрочем, мне даже представить трудно, с какой исполинской силой можно такое торнадо сравнить.
— Неужели такое возможно?
— Возможно все, во что мы не верим. Когда-то не верили, что Земля вращается вокруг Солнца. Возможности человеческой мыслительной энергии до сих пор чрезвычайно мало изучены, а ведь есть зафиксированные факты передачи этой энергии на значительные расстояния. В пятьдесят седьмом году в США был случай, когда на празднование Дня Независимости стал рушиться мост над проплывающим прогулочным кораблем. Люди, собравшиеся на берегу, среди которых находились и родственники пассажиров, стали громко кричать. Так вот, мост, хоть и рухнул, но со странной траекторией: падающие обломки словно бы сдуло в сторону от корабля, хотя ветра никакого не было, и все остались живы.
— Гм. Интересно. Но кажется, вы говорили о передаче энергии на значительные расстояния…
— Понимаете, не все случаи официально фиксируются. Например, астронавт Роберт Лански как-то мне рассказывал, что когда он находился в космической станции на околоземной орбите, то услышал голос своей шестилетней дочери: «Папа, бабушка умерла», сказала она, после чего голос девочки пропал. Когда Роберт связался с землей, оказалось, что именно в это время его мать действительно скончалась.
— Все это конечно, любопытно, профессор. Телепатия, все такое прочее. Но ведь, как вы сами подчеркиваете, речь идет об энергии огромной силы, которая способна вызвать, по сути, космическое цунами.
— А мысль человека и есть цунами. Только, как правило, маленькое, незаметное — потому что в обычной жизни человек использует не более одного процента энергии, которая в нем заложена. Когда же возникает экстремальная ситуация сильного горя, потери, опасности, или же наоборот, радости, желание победить, что-то преодолеть, поделиться каким либо важным известием — тогда наша энергия задействуется на уровне примерно пяти-шести процентов. Но остаются еще девяносто четыре процента. Зачем-то ведь они у нас есть, правда? Так вот, представьте, что будет, если вы, например, заплачете, или закричите так, что задействуете все сто процентов заключенной в вас энергии.
— Э-э… то есть прямо здесь, сейчас заплачу?
— Нет, не здесь… (смеется) Если здесь, то, боюсь, вы разрушите здание, в котором мы сейчас находимся, а с ним заодно и Мадрид. А может, и всю Европу. Лучше рыдать с такой силой где-нибудь подальше, например, в миллиарде световых лет от Земли.
— Вы шутник, профессор. Ну что же. Уважаемые зрители, ждем ваших звонков в студию. А сейчас у нас на связи доктор философии по физике Хью Линн из Нью-Йорка. Доктор Линн, вы слушали, что мы тут говорили. Что скажете? Вы меня слышите, доктор Линн? Доктор Линн! Доктор Линн?
